Сны Ocimum Basilicum - [73]

– У себя дома тоже на пол бросаете? – поинтересовалась Рейхан.

– Ты кто такая? – хамским тоном спросила женщина.

– Я так понимаю, предлагать вам поднять свой мусор и донести его хотя бы до мусорки смысла нет, да? – ответила Рейхан.

– Пойдёмте уже, – Ильдырым погасил один зарождающийся конфликт ради другого – за этот ему не платили.

Выяснить, где жила незаконная дочь Эльнурова деда, было делом нехитрым – она и сама обмолвилась накануне, что живёт с матерью в Адналы, а в селе, которое можно объехать по периметру за десять минут – была бы только дорога, – нетрудно поспрашивать, где дом дочери такого-то.

– Какого эффекта они хотят добиться от этой встречи?

– Думаю, хотят наложить лапы на имущество. Подать в суд и всё такое.

Когда Эльнур добровольно покинул игру, ему здорово досталось от родителей. Чтобы хоть как-то компенсировать потерю ста тысяч манатов, семейный совет постановил отжать у сожительницы деда всё, что она от него незаконным образом получила, всё, чего недополучили мать и дядя Эльнура. И вот они притащились сюда, чтобы оценить причитающееся им богатство.

Дом второй жены и её дочери находился в другом конце села и ничем не отличался от прочих домов – непонятно из чего построенный, но довольно милый, с застеклённой деревянной верандой на сваях, вокруг – сад, сарай, курятник. Завидущим глазам Эльнура и его родни это весьма убогое жилище показалось роскошной усадьбой, а копающиеся в земле куры представились расхаживающими по парковым аллеям павлинами.

Во дворе дочь собирала хурму, а мать кормила гусей. Они очень удивились, когда перед ними остановилась целая делегация. Затем дочь узнала Эльнура и недовольно спросила:

– Ааа, что пришёл?

– Пустите, поговорить надо, – ответила за него мать.

– А это кто такие?

– Я дочь Агагюля, это его сын, мой брат, мой муж, а моя бедная мать прийти не смогла. Её сердце разбито. Вы две её опозорили.

– А эти кто такие? – хозяйка дома указала на Рейхан и Ильдырыма, которые явно не имели ничего общего с остальными.

– Я журналист. А это…

– Фотограф, – быстро сказала Рейхан.

– Фотограф? – подозрительно переспросил Эльнур. – Про фотографа мне ничего не говорили. Где ваша камера?

– Для вашей заварушки и телефона хватит, – отрезала Рейхан. – Давайте, устройте шоу. Продемонстрируйте нам все глубины мерзости человеческой души.

– Чего? – удивилась Рамзес II.

Рейхан молча уселась на неустойчивую скамейку под яблоней и приготовилась наблюдать. Если можно было бы представить скандал в виде графика, где ось x обозначала бы время, а у – накал страстей, то он имел бы вид параболы. Городские захватчики рассчитывали на численное превосходство и законность своих притязаний, но вторую жену известие о том, что она не единственная, вовсе не обрадовало, и это было заметно по остервенению, с каким она набрасывала овёс гусям. Поэтому терпела она недолго и со всей силой своей, взращённой на деревенских продуктах и свежем воздухе предгорий Большого Кавказа, дала отпор нагрянувшим родственникам. Дочь её тоже разрушила первое впечатление скромного и забитого существа. Была она бездетной вдовой, а потому только и ждала повода выместить на ком-нибудь злость. Очень скоро то, что начиналось как дипломатические переговоры, переродилось в кабацкий мордобой, а финальную точку в нём поставило надетое на голову Рамзесу II ведро с мусором. В этот момент Рейхан, довольная изяществом, с которым злодеяние матери Эльнура вернулось ей бумерангом, зааплодировала. Со стороны потерпевшей никто этого не заметил – они спасались бегством, а вдогонку им неслись гуси, щёлкая страшными зубастыми пастями. Последними место происшествия покинули журналист и «фотограф».

– Ну и люди, – сказал Ильдырым. – Между прочим, вы могли бы действительно сделать пару фотографий. – Он успел заметить, что Рейхан ни разу не обнажила телефон.

– Мне за это не платят. Хотя кадр с ведром на голове вышел бы шикарный. Такой рыцарь-тевтонец.

– Куда вы теперь, в Баку? – спросил журналист с надеждой, когда они вышли на нечто вроде главной улицы.

– Хочу пройтись до Келеханы, к старым Едди Гюмбяз.

Он и не знал, что существуют ещё и старые усыпальницы, и напросился пойти с Рейхан. Приятных чувств он не вызывал, но, отправляясь в незнакомое место, всегда лучше держать кого-то рядом, рассудила она.

Дорога – две полосы протёртой колёсами голой земли и травянистый вал посередине – вела сквозь убранное пшеничное поле; лишь на обочинах осталось немного колосков. Прогулка была лёгкой, поле нежно шелестело, и Рейхан подумала, что день, может быть, и не такой уж неудачный, к тому же она прибрала к рукам несколько спелых колосьев. Полчаса спустя они вышли к деревне, ничем не отличающейся от Адналы, обогнули её по краю, и перед ними на фоне полей и гор предстал прелестный ансамбль из двух полуразрушенных и пяти уцелевших мавзолеев, похожих на карандаши, растущие из земли.

– Эти мне нравятся больше, – сказала Рейхан. – Нет кладбищенского декаданса вокруг, только зелень и природа.

– Здесь уютнее, – согласился Ильдырым.

Рейхан сделала несколько фотографий на память и уже собралась заглянуть внутрь одной из усыпальниц, как вдруг из чёрного проёма выскочил, напугав их обоих чуть ли не до сердечного приступа, пожилой мужчина в лохмотьях, крича и взмахивая руками, точно ворона. Зубов у него во рту почти не осталось, и улепётывающие Рейхан с Ильдырымом с трудом разобрали, что он говорил. Он требовал, чтобы они убрались из его владений. Навстречу им из дома выбежала женщина, размахивая длинной палкой для взбивания шерсти. Миновав Рейхан и журналиста, она врезалась в маньяка из гробницы и начала колотить его так энергично, словно ковёр выбивала, приговаривая: