Но что еще ей предстоит принести в жертву?
Фрэнки почти не знала Габриэля. И насколько хорошо его знали другие? В прессе сложился определенный его образ, но сколько в этом образе было вымысла журналистов, а сколько правды? Габриэль славился репутацией плейбоя, предпочитающего ни к чему не обязывающие отношения. Поверит ли публика, что он влюбился в нее, ведь она не принадлежала к тому типу женщин, которых он выбирал себе в любовницы. И почему она использует это слово? Фрэнки не собиралась становиться его любовницей. Она решительно настроилась на то, чтобы их брак оставался фиктивным. Конечно, Габриэль считал, что она передумает. Возможно, воображал, что она уже почти влюбилась в него. Только Фрэнки ни за что не будет настолько глупой.
Ни. За. Что.
Вечером, спустившись вниз, она обнаружила Габриэля за приготовлением ужина.
— Что ты делаешь? Я думала, ты собирался нанять новую экономку.
— Она выйдет на работу не раньше понедельника. — Он порылся в ящиках стола и, достав разделочную доску, ополоснул ее под краном. — Я подумал, что сегодня мы поужинаем дома. У нас завтра важный день.
— Бог мой. Какая удача, мне попался муж, который умеет готовить, — насмешливо бросила Фрэнки.
— Разве не об этом мечтает большинство женщин? — блеснул глазами Габриэль. — Чтобы рядом оказался мужчина — мастер на все руки?
— Я думала, что мужчина с таким огромным состоянием, как у тебя, не станет утруждать себя домашними делами, — язвительно ответила она. — Что у тебя есть слуги, которые обхаживают тебя с утра до ночи.
— Ты ведь знаешь, что говорят о том, кто родился с серебряной ложкой во рту, — заявил Габриэль и принялся нарезать лук.
Фрэнки села напротив него. Так вот кем он ее считает, богатенькой девочкой, которая не умеет готовить.
— Нет. Не знаю. И что же говорят?
Он нарезал лук, как заправский шеф‑повар, и, к ее большому удивлению, на его глазах не заблестело ни одной слезинки.
— Глупо позволять обхаживать себя настолько, чтобы потом стать абсолютно бесполезным.
— Так вот что ты думаешь обо мне? Что я избалованная девица, которая не может отличить один конец кухонного полотенца от другого?
Габриэль нахмурился, услышав обиду в ее голосе.
— Нет. Твой отец говорил, что ты превосходно готовишь.
— Меня научила одна из наших экономок, когда мне было лет десять или около того. Я очень скучала по ней, когда она ушла от нас. — Фрэнки отвела взгляд и потеребила зеленую верхушку пучка морковки, лежавшего на столе. — А кто научил тебя готовить? Мама? Или кто‑то из домашнего персонала?
Габриэль взял головку чеснока и, измельчив ее, высыпал с доски в одну из маленьких кастрюлек.
— Прислуга появилась в нашем доме после того, как мне исполнилось двенадцать, — спокойно ответил он, но Фрэнки почувствовала, как он напрягся при упоминании о его семье.
— Значит, мама научила тебя готовить?
— Забыла мое правило? — ополоснув нож, спросил Габриэль. — Никаких вопросов о моих родственниках.
— А ты не думал, что это вполне логично для меня — задать несколько вопросов мужчине, который завтра станет моим мужем? Я почти ничего не знаю о тебе, только то, что рассказывал мне отец, и то, что я прочитала в прессе.
Он положил ладони на стол по обеим сторонам от разделочной доски и мрачно взглянул на Фрэнки.
— Моя мать умерла, когда мне было девять лет. Вот она есть, а в следующий момент ее уже нет. Конец истории.
— А как она умерла?
Фрэнки видела, как Габриэль весь напрягся, а в его глазах промелькнула боль, словно где‑то глубоко внутри его до сих пор прятался ребенок, каким он когда‑то был. Убитый горем. Неисцеленный.
Габриэль оттолкнулся от стола и взял стоявшую на нем бутылку красного вина.
— Выпьем? Или ты предпочитаешь белое? — Он говорил слишком невозмутимым тоном, маскируя затаенное чувство невысказанной скорби.
— Красное подойдет.
Габриэль разлил вино и протянул бокал Фрэнки:
— Твое здоровье.
Он сделал один глоток, и его горло конвульсивно сжалось, словно он проглатывал не только вино, а что‑то менее удобоваримое. Что‑то жесткое и удушающее.
— Все в порядке, Габриэль, — нарушила тишину Фрэнки. — Если не хочешь говорить об этом, не говори. Я пойму. Правда. Я терпеть не могу говорить о своей матери, думать обо всем, чего я лишилась без ее присутствия в моей жизни. И мне становится невыносимо при мысли о том, что я родилась на свет ценой ее жизни и жизни моего брата.
Габриэль поставил свой бокал обратно на стол.
— Нет, дорогая, — взволнованно возразил он. — Ты не должна винить себя.
Фрэнки тоже отодвинула свое вино и вздохнула.
— Тяжело не винить, когда каждый раз при взгляде на отца я видела, насколько его опустошила ее смерть. Иногда я думаю, может, в том, что он заболел раком, тоже есть моя вина. Ведь подобный стресс не проходит бесследно для здоровья человека, разве не так?
Габриэль обогнул стол и, подойдя к Фрэнки, взял ее руки в свои.
— Здесь нет твоей вины, — поглаживая пальцами тыльную сторону ее ладоней, возразил он. — Вообще. Твой отец очень огорчился бы, узнай он, что ты занимаешься самобичеванием.
Она опустила глаза и посмотрела на их соединенные руки, стараясь не обращать внимания на то, как отреагировало ее тело на его прикосновение. Фрэнки вдруг охватило сильное возбуждение, волной прокатившееся по ее груди, животу, между ее бедер. Она подняла голову, и ее сердце замерло, когда она посмотрела на Габриэля.
