Снимая маски псевдонимов - [16]

С отрешенною робкой улыбкой

И доверчивыми глазами

Проходил он неспешно со скрипкой —

И прислушивался к мирозданью.

И играл он в каком-то трактире,

Но, однако, он знал непреложно,

Что и я буду жить в этом мире

И печальную песню продолжу.

«Была ты музыкой, колеблемой слегка, …»

Была ты музыкой, колеблемой слегка, —

Так по воде плывет, ныряя в волны, парус, —

И уходил порой твой парус в облака,

В небесной синеве сверкая и купаясь.

Была ты музыкой прибрежных влажных трав,

И вот впервые я заговорил стихами,

Когда, в кустах тебя прекрасною застав,

Боготворил весь мир прерывистым дыханьем…

Вот груди, вот живот, а это вот пупок,

А это вот — моя сладчайшая химера…

Вокруг твоих красот клубилось столько строк,

Что даже жук жужжал гекзаметры Гомера.

«Когда бы так заплакать радостно…»

Когда бы так заплакать радостно,

Чтобы слеза моя запела

И, пребывая каплей в радуге,

Светилось маленькое тело.

Чтобы слеза моя горчайшая

Была кому-то исцеленьем,

Была кому-то сладкой чашею

И долгой муки утоленьем.

Когда бы так заплакать бедственно,

Чтобы смешались в этом плаче

Земные вздохи и небесные,

Следы молений и палачеств.

Заплакать с тайною надеждою,

Что Бог услышит эти звуки —

И сыну слабому и грешному

Протянет ласковые руки…

«Этот странный любовный недуг…»

Этот странный любовный недуг,

Когда женщина, вовсе чужая,

Самой близкою кажется вдруг —

И лицо полыхает от жара…

Как же мог я ее упустить,

Как я мог прозевать это чудо?..

Но ведь вся она — миг во плоти

И бог весть появилась откуда…

Я не видел таких никогда,

Словно мне на ладони упала

Замечтавшаяся звезда,

Неземного осколок металла…

Но она не бездушный металл,

А телесная жгучая тайна…

Я ее полстолетья искал,

А другой ее любит случайно.

Стихи ухода

Больше жизни любивший волшебную птицу — свободу,

Ту, которая мне примерещилась как-то во сне,

Одному научился я гордому шагу — уходу,

Ухожу, ухожу, не желайте хорошего мне.

Ухожу от бесед на желудок спокойный и сытый,

Где обширные плеши подсчитывают барыши…

Там, где каждый кивок осторожно и точно рассчитан,

Не страшит меня гром — шепоток ваш торгаший страшит.

Ухожу равнодушно от ваших возвышенных истин,

Корифеи искусства, мазурики средней руки,

Как похабный товар, продающие лиры и кисти,

У замызганных стоек считающие медяки.

Ухожу и от вас — продавщицы роскошного тела,

Мастерицы борщей и дарительницы услад,

На потребу мужей запустившие ревностно в дело

И капусту, и лук, и петрушку, и ляжки, и зад.

Ах, как вы дорожите подсчетом, почетом, покоем —

Скупердяи-юнцы и трясущиеся старички…

Я родился изгоем и прожил по-волчьи изгоем,

Ничего мне не надо из вашей поганой руки.

Не простит мне земля моей волчьей повадки сутулой,

Не простит мне гордыни домашний разбуженный скот…

Охромевшие версты меня загоняют под дула

И ружейный загон — мой последний из жизни уход.

Только ветер да воля моей верховодили долей,

Ни о чем не жалею — я жил, как хотелось душе,

Как дожди и как снег, я шатался с рассвета по полю,

Грозовые раскаты застряли в оврагах ушей.

Но не волк я, не зверь — никого я не тронул укусом;

Побродивший полвека по верстам и вехам судьбы,

Я собакам и кошкам казался дружком-Иисусом,

Каждой твари забитой я другом неназванным был.

…Если буду в раю и Господь мне покажется глупым,

Или слишком скупым, или, может, смешным стариком, —

Я, голодный как пес, откажусь и от райского супа —

Не такой это суп — этот рай — и Господь не такой!..

И уйду я из неба — престольного божьего града,

Как ушел от земли и как из дому как-то ушел…

Ухожу от всего… Ничего, ничего мне не надо…

Ах, как нищей душе на просторе вздохнуть хорошо!..

«Пока река не вспенится сурово…»

Пока река не вспенится сурово,

Не обернется ямою земля, —

С удилищем беспечным рыболова

Сиди, над бездной леску шевеля…

Как хорошо в прохладе деревенской

Курить свой одинокий табачок…

Но вздернет и тебя Рыбак Вселенский

На острый окровавленный крючок.

«Я буду двести лет брести тебе навстречу…»

Я буду двести лет брести тебе навстречу,

И сто и двести лет все так же прямиком,

И если я в пути однажды Бога встречу,

Скажу, что недосуг болтать со стариком…

Мне не о чем, Господь, с тобой в пути судачить,

Ступай-ка от меня, мой старческий дружок,

Ведь где-то ждет меня отчаявшийся мальчик,

Над буйной головой трепещет голубок…

Ведь где-то ждет меня моя былая доля…

О, мальчик, — все кругом считают барыши,

А нас с тобой давно развеял ветер в поле,

Вот так мы и живем с тобою — две души…

«Душа», — я говорю, а это слово — ветер,

И ветер, и душа блуждают наугад,

И ничего душе не надобно на свете, —

Шагать бы и шагать, куда глаза глядят…

«Это меня, самое хрупкое в мире существо…»

Это меня, самое хрупкое в мире существо,

Хотите вы заточить в клетку, прикрепить инвентарный номер…

А вы разве знаете, чем меня кормить, чем меня поить,

Может быть, я ем только звезды и пью материнские слезы,

К тому же вы меня не дотащите до вашей клетки,

Я растаю в ваших руках, как легкое облако,

Как трупик бабочки-однодневки.

«Постепенно и я превращаюсь в забвенье…»

Постепенно и я превращаюсь в забвенье,

В полуявь-полусказку времен Геродота,

И на горьком лице страстотерпца-еврея

Проступают сигнальные знаки отлета.

И лицо бесконечным становится полем,

И над полем летят журавли и синицы,