Снежинка - [71]
— По-моему, Мейв дело говорит, — сказала Одри. — Было бы здорово приехать во всеоружии.
После ее выступления в мамину поддержку в машине повисло удивленное молчание.
— По шли есть магазин «Супервалью», — сказал Билли. — Можно заехать туда.
До острова мы добирались восемь часов, сквозь кромешную темень и ливень. Вайолет трясло от ветра, и я крепче сжала руль, стараясь ее успокоить.
— На остров надо переправляться на пароме? — вполголоса спросила Ксанта.
— Нет, там есть мост до большой земли.
— Слава тебе господи, — сказал Билли.
Фары осветили тощую бороденку травы посреди узкого проселка. Одолев мост, мы разразились робким «ура». По-прежнему были сомнения, что мы едем в правильном направлении, но мама настаивала, что это то самое место. Только когда я вписала Вайолет в резкий поворот, Билли подтвердил: дом стоит на вершине этого холма.
— Я же говорила, — повторила мама. — Я говорила вам, черт вас раздери. Вечно мне никто не верит.
К тому времени, как мы добрались до дома, сделалось так темно, что мы не сразу нашли ключ. Мы бродили под проливным дождем, водя телефонными фонариками по черной хляби.
— Какого размера этот Будда? — спросил Билли.
— Она не сказала. — отозвалась мама.
— Как мы поймем, что это Будда, если у него нет головы?
— По сиськам? — предположила я.
— Почему нельзя было оставить ключ под цветочным горшком? — злился Билли.
— Слишком очевидно.
— Зато безголовый Будда посреди сада не вызовет никаких подозрений.
Последней из машины вылезла Одри. Всю поездку она плохо себя чувствовала, поэтому мы уговорили ее не мокнуть и посидеть в салоне. Едва выйдя оттуда, она заявила:
— Нашла!
Будда стоял у торца дома, рядом с мешком дров.
— Одри, вы моя героиня, — сказала я.
Она отдала ключ маме, и та вставила его в дверь. Провернуть его удалось не сразу. Блестящая желтая дверь состояла из двух половин, будто в сказочной избушке. Мама распахнула верхнюю створку>, а нижнюю удалось открыть изнутри.
— Билли, занеси в дом дрова, чтобы они к утру высохли, — сказала мама.
Он выполнил просьбу. Остальные ввалились в дом с сумками, радуясь, что укрылись от дождя.
— Вот это да! — Одри первая отреагировала на обстановку.
Мы находились в помещении, которое когда-то было единственной комнатой старого крестьянского дома. Центр композиции — камин. Возле него стоял большой латунный ящик с углем и старыми газетами.
Каминные принадлежности сверкали на подставке, словно великанские подвески.
На крючках с внутренней стороны двери висели гидрокостюмы. От них пахло летом. Я посмотрела на собранные в общую рамку фотографии, украсившие собой грубые стены. Счастливые, озорные лица. Дети строят песочные замки, стоя по щиколотку в море. Постановочный семейный снимок, на котором маленький мальчик дурачится и показывает камере язык.
Рядом со мной возник Билли и показал на мальчика:
— Вихор узнаешь?
— О боже! Это ты!
— Было дело, — сказал он. — А вот и ты. — Он указал на другой снимок, на котором он, уже похожий на привычного себя, катал на тачке какого-то ребенка.
— Не помню, чтобы я здесь бывала.
— Вечно мне никто не верит, — сказала мама, целуя меня в щеку.
— Нет, я в не том смысле. Просто кажется, что я должна хотя бы смутно это помнить.
— Ну, тебе было три года.
— Три с половиной. Я помню, как ты говорила всем, что тебе три с половиной.
— У тебя тут такие потрясные толстенькие щечки, — сказала Ксанта.
— Я похожа на разодетого пупса.
Распределение спальных мест прошло не без осложнений. Мама заявила, что будет ночевать на односпальной кровати в детской, а мы с Ксантой займем там двухъярусную кровать.
Билли сказал, что ляжет на диване, но Одри об этом и слышать не захотела.
— Я взяла с собой матрас. Я посплю на полу.
— Ты не будешь спать на полу. Ты наша гостья и займешь спальню.
В голосе Билли звучали угрожающие нотки. Одри упорно качала головой.
Мама хлопнула в ладоши.
— Решено, Билли спит на диване, а Одри — во второй спальне.
— Мне неудобно забирать себе целую спальню, — упиралась та.
— Ну а мне неудобно спать на чем-то, кроме дивана, — возразил Билли. — Я и так уже вышел из зоны комфорта. Не заставляй меня спать в домашней кровати.
— Хорошо, — уступила Одри, любезно признавая поражение.
Мы проголодались, но готовить не было сил, поэтому перекусить решили хлопьями и сэндвичами с чипсами.
Мы ждали, что мама спросит, рады ли мы, что заехали в магазин, но она молчала, прекрасно понимая, что все мы об этом как раз и думаем. После ужина дружно решили пойти спать. В доме была холодрыга. В одном из шкафов мама нашла стопку халатов. Они пахли плесенью, но мы плотно закутались в теплую ткань. Я забыла зубную щетку, так что пришлось воспользоваться здешней, древней, которая хрустела на зубах, точно соломенная.
Ксанта расположилась на верхней койке. Я уперлась ногами в стальную сетку под ее матрасом.
— Что за хрень? — спросила она.
Я убрала ноги, и сетка со скрипом прогнулась вниз.
— Прости, это я.
— Все еще куролесите? — шепнула мама.
— Нет, — хором ответили мы, чувствуя себя непослушными детьми.
— Ну-ка спать.
Когда я проснулась, сквозь белые ставни пробивалось солнце и в воздухе пахло чем-то жареным. Мама и Ксанта еще спали. Я вышла из комнаты, шлепая по полу босыми ногами. Мне было неловко, что Одри встала первой, и я решила, что надо помочь ей с завтраком.
Даже если весь мир похож на абсурд, хорошая книга не даст вам сойти с ума. Люди рассказывают истории с самого начала времен. Рассказывают о том, что видели и о чем слышали. Рассказывают о том, что было и что могло бы быть. Рассказывают, чтобы отвлечься, скоротать время или пережить непростые времена. Иногда такие истории превращаются в хроники, летописи, памятники отдельным периодам и эпохам. Так появились «Сказки тысячи и одной ночи», «Кентерберийские рассказы» и «Декамерон» Боккаччо. «Новый Декамерон» – это тоже своеобразный памятник эпохе, которая совершенно точно войдет в историю.
«Унижение, проникнув в нашу кровь, циркулирует там до самой смерти; мое причиняет мне страдания до сих пор». В своем новом романе Ян Муакс, обладатель Гонкуровской премии, премии Ренодо и других наград, обращается к беспрерывной тьме своего детства. Ныряя на глубину, погружаясь в самый ил, он по крупицам поднимает со дна на поверхность кошмарные истории, явно не желающие быть рассказанными. В двух частях романа, озаглавленных «Внутри» и «Снаружи», Ян Муакс рассматривает одни и те же годы детства и юности, от подготовительной группы детского сада до поступления в вуз, сквозь две противоположные призмы.
В сборнике представлены произведения выдающегося писателя Фридриха Горенштейна (1932–2002), посвященные Израилю и судьбе этого государства. Ранее не издававшиеся в России публицистические эссе и трактат-памфлет свидетельствуют о глубоком знании темы и блистательном даре Горенштейна-полемиста. Завершает книгу синопсис сценария «Еврейские истории, рассказанные в израильских ресторанах», в финале которого писатель с надеждой утверждает: «Был, есть и будет над крышей еврейского дома Божий посланец, Ангел-хранитель, тем более теперь не под чужой, а под своей, ближайшей, крышей будет играть музыка, слышен свободный смех…».
В повести рассматриваются проблемы современного общества, обусловленные потерей семейных ценностей. Постепенно материальная составляющая взяла верх над такими понятиями, как верность, любовь и забота. В течение полугода происходит череда событий, которая усиливает либо перестраивает жизненные позиции героев, позволяет наладить новую жизнь и сохранить семейные ценности.
События книги разворачиваются в отдаленном от «большой земли» таежном поселке в середине 1960-х годов. Судьбы постоянных его обитателей и приезжих – первооткрывателей тюменской нефти, работающих по соседству, «ответработников» – переплетаются между собой и с судьбой края, природой, связь с которой особенно глубоко выявляет и лучшие, и худшие человеческие качества. Занимательный сюжет, исполненные то драматизма, то юмора ситуации описания, дающие возможность живо ощутить красоту северной природы, боль за нее, раненную небрежным, подчас жестоким отношением человека, – все это читатель найдет на страницах романа. Неоценимую помощь в издании книги оказали автору его друзья: Тамара Петровна Воробьева, Фаина Васильевна Кисличная, Наталья Васильевна Козлова, Михаил Степанович Мельник, Владимир Юрьевич Халямин.
Когда даже в самом прозаичном месте находится место любви, дружбе, соперничеству, ненависти… Если твой привычный мир разрушают, ты просто не можешь не пытаться все исправить.