Снежинка - [33]

Оказавшись во главе очереди прощающихся, я поняла, как мало времени смогу с ним провести. Я провела пальцем по его указательному пальцу^, от кончика ногтя до костяшки. На ощупь кожа у него была холодная и липкая, как грибная шляпка. Хотелось поднять ему веки и увидеть мертвые луны, лежащие в глазницах. Я жалела, что не могу раздеть его и рассмотреть культю на месте руки. Его раздувшаяся, складчатая шея напомнила мне хлебных человечков, которых я лепила из остатков теста. Странно было думать, что Джеймс жил внутри этой оставшейся нам восковой фигуры, в присутствии которой никто не знает, как себя вести.

Я подошла, чтобы пожать Ширли руку, и она заключила меня в объятия.

— Ох, булочка... — Она зовет меня булочкой или цыпленком, потому что никогда не помнит, как меня зовут. — Все хорошо, цыпленочек, я тебя не виню. Я ни за что не стала бы тебя винить, — шепнула она мне на ухо.

— Мне очень жаль, Ширли. — Я отстранилась и обернулась, чтобы показать маме, что я по-прежнему на ее стороне, но она уже исчезла.

Из акустической системы, установленной в углу бара, раздался пронзительный треск. Отец Джон постукивал по микрофону ладонью. Он был явно не в состоянии читать розарий. Оттянув одним пальцем воротничок, он поднес кулак ко рту, чтобы заглушить отрыжку.

На толпу опустилось смущенное молчание — мы словно не могли решить, боимся ли по-прежнему дьявола или просто наделены вежливой ирландской терпимостью к людям, которые городят чушь. Отец Джон закрыл глаза, успокаивая волны в своей голове.

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

— Аминь.

— Мы собрались здесь, чтобы утешить и поддержать семью Кэссиди в это тяжелое время...

Монотонный голос отца Джона заставил меня обвести взглядом толпу, и, само собой, перед моими глазами, подобно божьему посланнику в спортивном костюме Гэльской атлетической ассоциации, предстал он. Приятно было снова его увидеть. Приятно, что он видит меня.

Заметив, что младший брат Джеймса Марк выскользнул через черный ход, я решила последовать за ним. Сказала себе, что мне нужен свежий воздух.

Машины были не столько припаркованы, сколько брошены перед пабом. В сравнении с улицами Дублина наша деревня — всего лишь перекресток затерянных дорог. Марк, ссутулившись, сидел на гравии спиной к стене и обнимал свои колени. Я села рядом с ним.

Он перевел дыхание, словно вынырнув из-под воды.

— Господи, Дебби, я тебя не заметил. Как делишки?

— Неплохо. Слушай, мне жаль...

— Спасибо.

— Столько народу собралось.

— Лучше бы все они свалили на хрен, если честно, — сказал он. — В смысле, я не про тебя. Просто...

— Понимаю.

Какое-то время мы сидели, погрузившись каждый в свое молчание.

Наконец я пришла в себя. Марк потушил сигарету о гравий. Я стала подниматься, но он положил ладонь мне на локоть, и я снова села. Позволила себя поцеловать. Сосредоточилась на механических движениях его рта. Его язык скользил у меня внутри, подбородок напрягся. Наши губы шлепали друг о друга, и он негромко причмокивал, словно теленок. Я протолкнулась ему в рот, пытаясь высосать из него пустоту, но он отстранялся.

— Прости, — сказала я.

Было видно, что его тошнит и от себя, и от меня. Я поднялась, пытаясь отряхнуть с джинсов чувство вины.

На обратном пути в паб, перед туалетными кабинками, я столкнулась с его девушкой.

— Прости, — повторила я.

Уровень шума в пабе снизился до тихого ропота дожидающихся начала мессы прихожан, если не считать криков, доносившихся из-за аквариума. Ропот стал громче, и люди обернулись на меня.

Какой-то мужчина, которого я не узнала, подошел ко мне и сообщил:

— Она отказывается вылезать из гроба.

Все пялились на меня в ожидании реакции. Подойдя к аквариуму, я увидела, что Ширли в слезах стоит у изножья гроба и орет на лежащую на Джеймсе маму. Мама распласталась на теле Джеймса и запустила окоченевшие пальцы его уцелевшей руки себе в волосы. Ее руки обвили его талию, голова покоилась на его груди. По ее лицу, пятная его белую рубашку, ручьями бежала тушь. Сотрудник похоронного бюро держал ее за ногу — единственную часть ее тела, которую сумел оторвать от покойного. Он стоял с отрешенным видом, словно ждал, пока ему скажут, что делать.

Я подбежала к гробу и положила ладонь маме на поясницу. Забралась на бильярдный стол, наклонилась над мамой. Мышцы ее были напряжены, она изо всех сил вцепилась в Джеймса. Закрытые веки трепетали.

Нагнувшись к ее уху, я шепнула:

— Мама.

И почувствовала, как ее глаза открылись. Ее тело напряглось, и я попыталась еще раз:

— Пошли-ка отсюда домой.

Я обхватила маму за талию и помогла ей сесть. Теперь ее ноги вытянулись по обеим сторонам промежности Джеймса. Подняв его тяжелую мертвую ладонь, она провела губами по костяшкам его пальцев. С помощью Билли мне удалось поднять маму и спустить на пол. Мы взяли ее под руки и. взвалив ее на себя, медленно побрели сквозь расступившуюся толпу.

Гусеница

Наутро после поминок я обнаружила маму в гостиной, свернувшейся в кресле и с раскладной книжкой «Алиса в Стране чудес» на коленях. Помимо страниц книги, она не замечала никого и ничего. Она проводила в кресле неделю за неделей. Начала она с тихого перелистывания заключенного между ее пальцев мира, но с течением дней остановила выбор на единственной странице — с Гусеницей.