Снежинка - [33]
Оказавшись во главе очереди прощающихся, я поняла, как мало времени смогу с ним провести. Я провела пальцем по его указательному пальцу>, от кончика ногтя до костяшки. На ощупь кожа у него была холодная и липкая, как грибная шляпка. Хотелось поднять ему веки и увидеть мертвые луны, лежащие в глазницах. Я жалела, что не могу раздеть его и рассмотреть культю на месте руки. Его раздувшаяся, складчатая шея напомнила мне хлебных человечков, которых я лепила из остатков теста. Странно было думать, что Джеймс жил внутри этой оставшейся нам восковой фигуры, в присутствии которой никто не знает, как себя вести.
Я подошла, чтобы пожать Ширли руку, и она заключила меня в объятия.
— Ох, булочка... — Она зовет меня булочкой или цыпленком, потому что никогда не помнит, как меня зовут. — Все хорошо, цыпленочек, я тебя не виню. Я ни за что не стала бы тебя винить, — шепнула она мне на ухо.
— Мне очень жаль, Ширли. — Я отстранилась и обернулась, чтобы показать маме, что я по-прежнему на ее стороне, но она уже исчезла.
Из акустической системы, установленной в углу бара, раздался пронзительный треск. Отец Джон постукивал по микрофону ладонью. Он был явно не в состоянии читать розарий. Оттянув одним пальцем воротничок, он поднес кулак ко рту, чтобы заглушить отрыжку.
На толпу опустилось смущенное молчание — мы словно не могли решить, боимся ли по-прежнему дьявола или просто наделены вежливой ирландской терпимостью к людям, которые городят чушь. Отец Джон закрыл глаза, успокаивая волны в своей голове.
— Во имя Отца и Сына и Святого Духа.
— Аминь.
— Мы собрались здесь, чтобы утешить и поддержать семью Кэссиди в это тяжелое время...
Монотонный голос отца Джона заставил меня обвести взглядом толпу, и, само собой, перед моими глазами, подобно божьему посланнику в спортивном костюме Гэльской атлетической ассоциации, предстал он. Приятно было снова его увидеть. Приятно, что он видит меня.
Заметив, что младший брат Джеймса Марк выскользнул через черный ход, я решила последовать за ним. Сказала себе, что мне нужен свежий воздух.
Машины были не столько припаркованы, сколько брошены перед пабом. В сравнении с улицами Дублина наша деревня — всего лишь перекресток затерянных дорог. Марк, ссутулившись, сидел на гравии спиной к стене и обнимал свои колени. Я села рядом с ним.
Он перевел дыхание, словно вынырнув из-под воды.
— Господи, Дебби, я тебя не заметил. Как делишки?
— Неплохо. Слушай, мне жаль...
— Спасибо.
— Столько народу собралось.
— Лучше бы все они свалили на хрен, если честно, — сказал он. — В смысле, я не про тебя. Просто...
— Понимаю.
Какое-то время мы сидели, погрузившись каждый в свое молчание.
Наконец я пришла в себя. Марк потушил сигарету о гравий. Я стала подниматься, но он положил ладонь мне на локоть, и я снова села. Позволила себя поцеловать. Сосредоточилась на механических движениях его рта. Его язык скользил у меня внутри, подбородок напрягся. Наши губы шлепали друг о друга, и он негромко причмокивал, словно теленок. Я протолкнулась ему в рот, пытаясь высосать из него пустоту, но он отстранялся.
— Прости, — сказала я.
Было видно, что его тошнит и от себя, и от меня. Я поднялась, пытаясь отряхнуть с джинсов чувство вины.
На обратном пути в паб, перед туалетными кабинками, я столкнулась с его девушкой.
— Прости, — повторила я.
Уровень шума в пабе снизился до тихого ропота дожидающихся начала мессы прихожан, если не считать криков, доносившихся из-за аквариума. Ропот стал громче, и люди обернулись на меня.
Какой-то мужчина, которого я не узнала, подошел ко мне и сообщил:
— Она отказывается вылезать из гроба.
Все пялились на меня в ожидании реакции. Подойдя к аквариуму, я увидела, что Ширли в слезах стоит у изножья гроба и орет на лежащую на Джеймсе маму. Мама распласталась на теле Джеймса и запустила окоченевшие пальцы его уцелевшей руки себе в волосы. Ее руки обвили его талию, голова покоилась на его груди. По ее лицу, пятная его белую рубашку, ручьями бежала тушь. Сотрудник похоронного бюро держал ее за ногу — единственную часть ее тела, которую сумел оторвать от покойного. Он стоял с отрешенным видом, словно ждал, пока ему скажут, что делать.
Я подбежала к гробу и положила ладонь маме на поясницу. Забралась на бильярдный стол, наклонилась над мамой. Мышцы ее были напряжены, она изо всех сил вцепилась в Джеймса. Закрытые веки трепетали.
Нагнувшись к ее уху, я шепнула:
— Мама.
И почувствовала, как ее глаза открылись. Ее тело напряглось, и я попыталась еще раз:
— Пошли-ка отсюда домой.
Я обхватила маму за талию и помогла ей сесть. Теперь ее ноги вытянулись по обеим сторонам промежности Джеймса. Подняв его тяжелую мертвую ладонь, она провела губами по костяшкам его пальцев. С помощью Билли мне удалось поднять маму и спустить на пол. Мы взяли ее под руки и. взвалив ее на себя, медленно побрели сквозь расступившуюся толпу.
Гусеница
Наутро после поминок я обнаружила маму в гостиной, свернувшейся в кресле и с раскладной книжкой «Алиса в Стране чудес» на коленях. Помимо страниц книги, она не замечала никого и ничего. Она проводила в кресле неделю за неделей. Начала она с тихого перелистывания заключенного между ее пальцев мира, но с течением дней остановила выбор на единственной странице — с Гусеницей.
Сюрреализм ранних юмористичных рассказов Стаса Колокольникова убедителен и непредсказуем. Насколько реален окружающий нас мир? Каждый рассказ – вопрос и ответ.
Что делать, если Лассо и ангел-хиппи по имени Мо зовут тебя с собой, чтобы переплыть через Пролив Китов и отправиться на Остров Поющих Кошек? Конечно, соглашаться! Так и поступила Сора, пустившись с двумя незнакомцами и своим мопсом Чак-Чаком в безумное приключение. Отправившись туда, где "розовый цвет не в почете", Сора начинает понимать, что мир вокруг нее – не то, чем кажется на первый взгляд. И она сама вовсе не та, за кого себя выдает… Все меняется, когда розовый единорог встает на дыбы, и бежать от правды уже некуда…
Первая часть из серии "Упадальщики". Большое сюрреалистическое приключение главной героини подано в гротескной форме, однако не лишено подлинного драматизма. История начинается с трагического периода, когда Ромуальде пришлось распрощаться с собственными иллюзиями. В это же время она потеряла единственного дорогого ей человека. «За каждым чудом может скрываться чья-то любовь», – говорил её отец. Познавшей чудо Ромуальде предстояло найти любовь. Содержит нецензурную брань.
Книга – крик. Книга – пощёчина. Книга – камень, разбивающий розовые очки, ударяющий по больному месту: «Открой глаза и признай себя маленькой деталью механического города. Взгляни на тех, кто проживает во дне офисного сурка. Прочувствуй страх и сомнения, сковывающие крепкими цепями. Попробуй дать честный ответ самому себе: какую роль ты играешь в этом непробиваемом мире?» Содержит нецензурную брань.
К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).