Снежинка - [31]
— Он был жив?
Билли уставился на меня во все глаза.
— Видала когда-нибудь, чтобы по ферме катался комок шерсти?
— Извини.
— Он не был жив, но в утробе он жил.
— Как и вывернутый теленок?
— Ага.
— А второй теленок родился здоровым? — спросила я.
— Еще каким! Совершенно нормальным. Вот такие пироги. Но тот. другой, напутал меня до усрачки.
— Что, вообще не было головы?
— Вообще.
— Но сердце-то у него должно было быть.
— Ага. Наверняка. А то как бы он развивался и отращивал шерсть. Но тут я задумался, что характеризует живое существо. В смысле, был ли тот комок шерсти живым только потому>, что жил, пока был в утробе?
— Видел ли он сны? — вслух подумала я.
Билли откинулся в кресле, забросил ногу на ногу и выдохнул.
— И в самом деле, хороший вопрос, — сказал он. — Интересно, видел ли он сны.
Отбор мощности
Я трясусь на тракторе, разливающем жидкий навоз. Пружины сиденья поскрипывают, и прицепленная сзади цистерна срет через дырку удобрением. Потом все замедляется, и сон пробуксовывает, будто застряв между движущимися шестернями. Мысли еще несутся на полных оборотах, но трактор плохо засасывает. И, пытаясь вылезти из трактора, чтобы проверить вакуумный насос, я словно двигаюсь под водой.
Как только я замечаю, что вал отбора мощности вращается, сон снова разгоняется и все начинает происходить в ускоренном режиме. Я всегда ужасно боялась ВОМов. Они пугают меня до усрачки. Не сосчитать, сколько раз я встречала в магазине безруких и безногих парней, который оторвало конечность, затянутую в механизм. Рокочущая трубка выглядит невинно, будто пластиковый желток из киндер-сюрприза, но стоит ей увидеть хотя бы нитку из твоей рубашки, и она тебя сцапает. Это ближайшее подобие черной дыры.
Я проверяю вакуумный насос, потому что трактор слабо всасывает. Когда я наклоняюсь, из моего уха выпадает наушник, я вытягиваю руку, чтобы его поймать, и оказываюсь пойманной сама — механизм сотрясается от смеха, глумясь над моей кожей и костями, заглатывая меня все глубже, и наконец...
Мама позвала ужинать. Я проснулась, выкинув ногу в сторону, словно в попытке прервать свое падение. Едва я оторвала голову от подушки, как сон выскользнул у меня из уха. Мама злилась, что мужчины еще не вернулись. Билли предположительно был еще в постели, но Джеймс к ужину никогда не опаздывает. Мама почистила для него картошку, чтобы все было готово к его приходу, и красиво разложила еду на тарелке, а тарелку поставила в духовку на слабый огонь, чтобы ужин не остыл. Потом бросила две неочищенные картофелины на тарелку Билли и накрыла ее пищевой пленкой, чтобы он поел позже.
— Сегодня утром Джеймс доил в одиночку, — сообщает мне мама, усаживаясь к столу. — Он не хотел тебя будить.
Я отхлебнула молока.
— Не виновата же я, что Билли — такой соня.
Она пожала плечами, продолжая перемешивать морковь с картошкой в своей тарелке:
— Я просто сказала.
Я опустила взгляд на еду, которую она положила мне, — мой ужин выглядел не настолько красиво, как на тарелке Джеймса, но и не так небрежно, как у Билли.
Кажется, будто еда разложена знакомым, неким идеальным образом, будто рядом с картофелиной соседствует единственно возможное количество горошин и кусочков моркови. Этот кусок лосося я точно уже видела.
Меня охватило неприятное дежавю.
Я словно смотрела повтор какой-то телепередачи, только в телике была я сама — точно я и телик, и своими глазами смотрю на экран.
И тут как раз хлопнула задняя дверь, и я наблюдала изнутри себя, как встаю со стула и иду в прихожую, навстречу запыхавшемуся Билли, кричащему>, что с Джеймсом произошел несчастный случай. Его руку затянуло в вал отбора мощности. Дядя велел нам позвонить в скорую, и мама бросилась к телефону, крича:
— О господи, о господи, о господи!
Билли выбежал обратно в поле, сжимая в руках стопку кухонных полотенец.
Я не двинулась с места. Я знала, что произошло. Я только что от этого проснулась.
Билли говорит, что иногда, если смотреть прямо на звезду, она может исчезнуть. Смотреть вдаль лучше всего краем глаза. Если я пытаюсь смотреть на сон прямо, он исчезает. Только когда я ему не угрожаю, он подбирается поближе и кокетливо маячит на краю памяти. Я думаю обиняками, чтобы приманить его к себе.
Я кружила вокруг сна в поисках утраченных подробностей, но не понимала, где заканчиваюсь я и начинается Джеймс. Джеймс звал на помощь, но единственным, кто находился достаточно близко, чтобы услышать его крик, был спящий в трейлере Билли. К тому времени, как Билли проснулся, Джеймс потерял слишком много крови.
Возможно, я могла бы спасти его, если бы всерьез отнеслась к тому сну.
Поминки
Мы не знали, будут ли нам рады на поминках, но все равно решили пойти — ради Джеймса. Я собралась слишком быстро и бродила по дому, не зная, чем себя занять. Прибралась в кухне и гостиной — вынесла мусор, подмела, пропылесосила, вытерла пыль с каминной полки и изнутри и снаружи шкафов-витрин. Только когда мама в облаке пара появилась из ванной с замотанными в полотенце волосами, я решила тоже помыть голову.
До упора повернув горячий кран, я тщательно терла кожу мочалкой. Взяла бритву, побрила подмышки и ноги. Поколебавшись, опустила ее между ног и побрила и там.
Книга – крик. Книга – пощёчина. Книга – камень, разбивающий розовые очки, ударяющий по больному месту: «Открой глаза и признай себя маленькой деталью механического города. Взгляни на тех, кто проживает во дне офисного сурка. Прочувствуй страх и сомнения, сковывающие крепкими цепями. Попробуй дать честный ответ самому себе: какую роль ты играешь в этом непробиваемом мире?» Содержит нецензурную брань.
К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…
Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).
Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!
В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.