Снег - [154]

– И все же за вами наблюдают так много людей, беспокоятся. Скажите, по крайней мере, о чем вы сейчас думаете?

– Женщины убивают себя, надеясь победить, – сказала Кадифе. – А мужчины – если надежды победить не остается.

– Это верно, – сказал Сунай и вытащил из кармана пистолет марки «кырыккале». Весь зал внимательно смотрел на блеск оружия. – Убейте меня вот этим, пожалуйста, когда поймете, что я окончательно побежден.

– Я не хочу угодить за решетку.

– Но разве вы не покончите с собой? – спросил Сунай. – Раз вы попадете в ад, когда убьете себя, вам уже не нужно бояться ни этого наказания, ни наказания в мире ином.

– Женщина как раз поэтому-то себя и убивает, – сказала Кадифе. – Чтобы избежать любых наказаний.

– Я хочу в тот момент, когда осознаю свое поражение, принять смерть из рук такой женщины! – произнес Сунай, картинно повернувшись к зрителям. Он немного помолчал, потом начал рассказывать историю о любовных похождениях Ататюрка, и как раз вовремя почувствовал, что зрителям становится скучно.

Когда второе действие закончилось, Тургут-бей и Ипек прошли за кулисы и разыскали Кадифе. Просторная комната, в которой когда-то репетировали акробаты из Москвы и Петербурга, армянские актеры, игравшие Мольера, музыканты и танцовщики, ездившие в турне по Российской империи, сейчас была холодной как лед.

– Я знала, что ты придешь, – сказала Кадифе Ипек.

– Я горжусь тобой, милая, ты была великолепна! – сказал Тургут-бей и обнял Кадифе. – Если бы он дал тебе в руки оружие, сказав: «Убей меня», я бы встал, прервал представление и закричал бы: «Кадифе, не вздумай стрелять!»

– Почему?

– Потому что оружие может быть заряжено! – сказал Тургут-бей. Он рассказал о статье, которую прочитал в завтрашнем выпуске газеты. – Я боюсь не из-за того, что новость о событии, о котором Сердар написал заранее в надежде, что оно осуществится, окажется верной, – сказал он, – потому что бо́льшая часть этих статей оказывается неверна. Но я волнуюсь из-за того, что знаю, такую статью Сердар никогда не написал бы без одобрения Суная. Ясно, что ее приказал написать сам Сунай. Это может быть рекламой. А может быть, он хочет заставить тебя убить его на сцене. Доченька, милая, смотри, не убедившись, что пистолет не заряжен, не стреляй в него! И смотри, ради этого человека не открывай голову. Ипек не уезжает. Нам в этом городе жить еще долго, не серди понапрасну сторонников религиозных порядков.

– Почему Ипек передумала ехать?

– Потому что больше любит своего отца, тебя, нашу семью, – сказал Тургут-бей, держа Кадифе за руки.

– Папочка, мы можем опять поговорить наедине? – спросила Ипек.

Как только она это сказала, она увидела, что на лице Кадифе появился страх. Пока Тургут-бей подходил к Сунаю и Фунде Эсер, вошедшим через другую дверь в конце этой пыльной комнаты с высоким потолком, Ипек изо всех сил обняла Кадифе. Она увидела, что это движение пробудило в сестре страх, и, взяв ее за руку, повела в особый угол комнаты, отделенный занавеской. Оттуда вышла Фунда Эсер с бутылкой коньяка и стаканами.

– Ты была очень хороша, Кадифе, – сказала она. – Располагайтесь, как вам удобно.

Ипек усадила Кадифе, которая постепенно теряла надежду. Она заглянула ей в глаза, словно хотела сказать: «У меня плохие новости». Потом с трудом произнесла:

– Ханде и Ладживерта убили.

Кадифе на мгновение опустила взгляд.

– Они были в одном доме? Кто сказал об этом? – спросила она. Но, увидев решительное выражение на лице Ипек, замолчала.

– Сказал парень из училища имамов-хатибов, Фазыл, я сразу поверила. Потому что он видел это своими глазами… – Подождав мгновение, чтобы побледневшая как полотно Кадифе приняла известие, торопливо продолжила: – Ка знал, где находится Ладживерт. После того как он видел тебя в последний раз, он не вернулся в отель. Я думаю, что Ка сказал людям из вооруженной группировки, где скрываются Ладживерт и Ханде. Поэтому я не поехала с ним в Германию.

– Откуда ты знаешь? – спросила Кадифе. – Может быть, сказал не он, а кто-то другой.

– Может быть. Я думала об этом. Но сердцем я так сильно чувствую, что донес Ка, что не смогу убедить себя в обратном. Я не поехала в Германию, потому что поняла, что не смогу его полюбить.

Силы, которые Кадифе потратила на то, чтобы выслушать Ипек, были на исходе. Ипек увидела, что сестра только сейчас полностью осознала смерть Ладживерта.

Закрыв руками лицо, Кадифе зарыдала навзрыд. Ипек обняла ее и тоже заплакала. Пока Ипек беззвучно плакала, она чувствовала, что они с сестрой льют слезы по разным причинам. Они уже несколько раз плакали так, когда обе не могли отказаться от Ладживерта и когда им становилось стыдно соперничать за него. Ипек чувствовала, что сейчас весь конфликт закончился: ей не надо было уезжать из Карса. В какой-то момент она почувствовала себя постаревшей. Стареть, будучи в согласии с окружающим миром, становиться мудрой настолько, чтобы ничего не желать от мира, – она чувствовала, что сможет это сделать.

Сейчас она гораздо больше беспокоилась за рыдающую Кадифе. Она видела, что сестра испытывает более глубокую и разрушительную боль, чем она. Она ощутила чувство благодарности за то, что не находится в ее положении (или же сладкое чувство мести?), и ей сразу стало стыдно. Поставили кассету с той же музыкой, которую зрителей заставляли слушать в перерывах между фильмами, потому что это увеличивало продажу газированной воды и каленого гороха: играла песня под названием «Baby, come closer, closer to me», которую они слушали в Стамбуле в годы юности. В то время они обе хотели хорошо выучить английский, и обе не смогли этого сделать. Ипек почувствовала, что сестра заплакала еще сильнее, услышав музыку. В щель в занавеске она увидела, что отец и Сунай о чем-то беседуют в другом полутемном конце комнаты и подошедшая к ним с маленькой бутылкой коньяка Фунда Эсер наполняет рюмки.