Смысл жизни человека: от истории к вечности - [89]

В подлинно бытийном мышлении также стирается грань между «здесь и там»; Хайдеггер цитирует Новалиса: «Философия есть, собственно ностальгия, тяга повсюду быть дома».549 Отсюда вытекает следующее: мы везде не дома. Так за сущим просвечивается Бытие. Ностальгия как фундаментальное настроение приводит нас к идее отъединенности, одиночества, в котором человек только и способен пробиться к существу всех вещей).

Дегуманизация этого мира и связанное с ним онтологическое одиночество человека подтолкнуло Л.Липавского к философской «уфологии»: так появляется термин «вестники» (использованный потом и Я.Друскиным), которым обозначены посланцы «соседних миров», недоступные ни чувствам, ни разуму.

Гипотетическое утверждение воображаемых миров – арационально (в отличие от привычного нам иррационального). Важна идея о дополнительности рационального и арационального, бессмыслицы и смысла: «Если бы не было бессмыслицы, жизнь была бы лишенной смысла, бессмысленной, плоской… кто хочет быть мудрым в мире сем, будь безумным».550

А вот философская «подкладка» поэтики абсурда: «Жизнь вестников проходит в неподвижности. У них есть начало событий или начало одного события, но у них ничего не происходит».551

Проблематика времени и вечности – излюбленная тема размышлений. «Вестники» освобождены от рабства времени, всякое бытие вписано в вечность настоящего. Человек же видит конец события, обретая острое сознание прошедшего и будущего, воспринимая мир как развертывающуюся последовательность и временной порядок. Так рождается скука – благоприятная почва для страха. Скучны и пространство, передвижения в нем.

«Неподвижность при случайном расположении – вот что не имеет повторения». Деревья имеют преимущество перед людьми, они не знают скуки и однообразия. «Вестники» живут наподобие деревьев, без законов и порядка. Они поняли случайность.

Понятие случайности также очень важно в философских подходах к абсурду. Оно базируется опять же на понимании времени как некой самостоятельности сущности, источник его – событие. В этом контексте становится очевидным разрушение каузальных связей: надо способствовать случайности и создавать неожиданность. Подозрительное отношение к законам, к порядку ставит под сомнение так называемый «здравый смысл»: в ощущении, встрече с «вестниками» здравый смысл – не помощник. Они вторгаются из соседнего мира как ветер или просто сквозняк (вспоминается сошествие Духа Святого на апостолов в виде огненных языков и шума на пятидесятый день после Пасхи). «В Библии, как следствие этого вторжения, появляется язык, понятный всем, поскольку он очищенный, первосущностный».552 Такой язык – не культурный феномен, а онтологический пласт реальности. (Не это ли имел в виду А.Бергсон, заявляя, что «…одна из главных преград свободе духа – идеи, в готовом виде доставляемые нам посредством языка, которые мы как бы впитываем из окружающей среды… Поэтому в классическом образовании я вижу прежде всего попытку разбивать лед слов и обнаруживать под ним свободное течение мысли… и это заставит вас мыслить, независимо от слов, сами идеи»553).

Вот еще одно понятие, часто встречающееся в работах Я.Друскина, – «некоторое равновесие с небольшой погрешностью». Оно берется в метафизическом контексте, то есть прилагается ко Вселенной в целом. (И у Хармса в «Кавео» читаем концовку: «А придя домой, Николай Иванович так сказал жене своей: «Не пугайтесь, Екатерина Петровна, и не волнуйтесь. Только нет в мире никакого равновесия. И ошибка-то всего на какие-нибудь полтора килограмма на всю Вселенную, а все же удивительно, Екатерина Петровна, совершенно удивительно».

Речь здесь идет не только о материи, но и об этике такого же масштаба: совершенство непостижимо без некоторого несовершенства. Более того, признак самой жизни – «небольшая ошибка, небольшая погрешность в равновесии». Здесь лежит корень ассиметричности поэтики Д.Хармса. «Слово нарушило равновесие. Первоначальное Слово нарушило равновесие ничто, создав мир – погрешность ничто перед Богом».554

Равновесие – это норма; отсутствие порядка, отказ от нормы – Благополучие. С последним связано следующее излюбленное понятие Друскина, Липавского и Хармса – «желание» и его модусы – «подарок» и «нагота».

Подарок трактуется в своем абсолютном виде, как «совершенный подарок», то есть, в равной степени, подходящий для всего и всех, и непригодный ни для чего. «Совершенный подарок» – это предмет без связей, довольствующийся сам собой: «Всегда совершенными подарками будут украшения голого тела, как-то: кольца, браслеты, ожерелья и так далее (считая, конечно, что именинник не калека), или такие подарки, как например, палочка, к одному концу которой приделан деревянный шарик, а к другому концу – деревянный кубик. Такую палочку можно держать в руке, или если ее положить, то совершенно безразлично куда. Такая палочка больше ни к чему не пригодна».555

«Нагота» им интересна тем, что голый человек свободен от желаний, следовательно, от рабства времени. Он принимает мир таким, какой он есть, и потому похож на «вестников». Нагота – путь к очищению взгляда на реальный мир, к полноте «сейчас» и к бессмертию. Философы – авангардисты подмечают, что бессмертие всегда связывается либо с правилом: постоянно делай то, что тебе не хочется, либо со смертью как отсутствием всяких желаний.