Смысл жизни человека: от истории к вечности - [122]

В свете сказанного становится очевидным, что, например, ненасилие – это не новый, а вечный тип отношений человека к человеку и миру, и новым может считаться как принцип, эффективно – практически подтверждаемый (возможный) в новейшей истории человечества. Он выявил исконную черту бытийной морали, которая предполагает возможность и решимость практически осуществить должное, даже ценой собственной жизни. Понимание очевидного, решение и его мужественная реализация есть «путь» к тому, что было всегда и только требовало осмысления.

(Обвинение в этическом интеллектуализме сократовского типа не может быть здесь использовано, так как осмысление, повторим, экзистенциально детерминировано, и является отправной точкой утверждения бытийной морали в каждом поступке).

Абсолютизация противостояния должного и сущего всегда затрудняло осмысление очевидного, а именно, реальной возможности бытийного отношения человека к миру в его бытовом существовании.

Для примера обратимся к великой драме Софокла «Царь Эдип».703 Мировая культура знает множество трактовок «Царя Эдипа»: даже исторический диапазон, обозначенный именами Аристотеля и Фрейда не является всеохватывающим. Произведение, как правило, сводится к «трагедии рока» или к трагедии человека, берущего на себя объективную ответственность за то, что он сделал в неведении. Следовательно, по Гегелю, Эдип и виновен, и не виновен. Шиллер видел исток трагедии в «неустанном анализе», производимом фиванским царем. «В древнегреческом театре эту мысль примерно за полвека до постановки «Царя Эдипа» выразил один из героев Эсхила: «Лучше быть несведущим, чем мудрым».704 По мнению В.Н. Ярхо, "трагедия Эдипа коренится в ограниченности, экзистенциально присущей самому человеческому знанию: все разумные меры, принятые Эдипом и его родителями в прошлом и принимаемые им самим в настоящем, приводят к прямо противоположному результату».705

Очевидна мощь Эдипа, способного докопаться до истины и не закрыть на нее глаза, как его умоляет сделать Иокаста, а принять на себя всю ответственность за ужасные деяния. Однако, настолько ли неизбежны они были? Ярхо полагает, что Эдип поступил в дорожной ссоре «в соответствии с элементарной логикой самообороны, защищаясь от надменного встречного». Таким образом, «рок» использовал «элементарную» невыдержанность Эдипа, столь мощно реагирующего потом на осознание ее последствий. Истоком трагедии только кажется неспособность предвидеть возможные последствия каких-то поступков. Действительно, в сети жизненных поступков всегда может оказаться такой, за который приходится расплачиваться. Часто индивид и не знает, за какой же именно, чувство вины возникает все равно. Не только первобытный, но и современный человек во всяком наказании (вплоть до стихийного бедствия) склонен видеть расплату за проступки. Причиной этого является древнейшее и весьма актуальное представление о том, что судьба человека полностью соответствует его достоинствам и недостаткам, вытекает из них. И. Кант заметил, что гипотеза, по которой всякое зло в мире есть наказание за совершенные проступки и, глубже, нарушение Закона, не имеет чисто теодицейного происхождения. Человеческий разум вообще склонен привязывать ход вещей к законам морали, «очень естественно выводя отсюда ту мысль, что мы должны стремиться стать лучшими людьми тем прежде, чем мы можем пожелать освободиться от всех зол жизни или возместить их превосходящим благом».706

«Обоснованием» злосчастной судьбы Эдипа является убийство незнакомца на дороге, и истоком трагедии выступает не «рок», а объективно-бытийная связь человеческих судеб и характеров в их абсолютном значении. Противопоставление бытового и бытийного вытекает не столько из незнания, сколько из своеволия. Сводить трагедию Эдипа к первому, значит, не заметить ее главного корня. Нравственный порядок конституируется действиями самого человека, ответственного поэтому за все, виноватого во всем. Свобода, ответственность и вина оказываются тесно связанными друг с другом. Для возникновения вины и чувства вины, кроме наличия в мире нравственного порядка, становится необходима нравственная свобода человека как возможность поддержать этот порядок, «вписаться» в него, либо нарушить, выйдя за его рамки индивидуальным образом. Поэтому там, где древние греки видели рок, а современный читатель может увидеть случай, на самом деле сыграл свою роль человеческий произвол. Эдип горько сетует на судьбу, хотя его неспособность к бытийному предвидению могла быть компенсирована не «элементарной самообороной», а следованием заповеди «не убий», которая, конечно же, относится не только к запрету на убийство отца и матери. Трагедия лежит на стыке быта и бытия: по трезвости и пытливости жизненного анализа (правда, тогда, когда уже все свершилось), по силе самоосуждения Эдип стоит на уровне бытийной морали; в бытовом же плане – это «обычный» человек, не равномощный себе как «аналитику» («Нет, с разумом злодейство несовместно», читаем мы у Софокла.). Так мы часто любуемся трагической величиной раскаяния, искупления, не замечая, что для них не было бы оснований (как и для великих художественных произведений), если бы герой «просто» соответствовал «элементарным» стандартам бытовой морали. "Если ж кто рукам и речи Путь надменности избрал, Без страха пред ликом Правды, Без почтения к богам – Судьба да постигнет злая Спесь несчастную его. Кто в беззаконье к выгоде стремится, И кто в нечестии своем, Не признает ненарушимых граней…».