Смысл жизни человека: от истории к вечности - [104]

«Абсурдный человек» становится бунтующим; горькая констатация отсутствия смысла трансформируется в его поиск, в решимость утверждения, даже ценой собственной жизни. Эта решимость расплатиться жизнью переводит вопрос о смысле из области теории, или мечты в практику морального действия. «Нет» превращается в «да» – точнее, они сосуществуют в жизни бунтующего человека.

В анализе «бунта» Камю нередко покидает метафизические горизонты, их все больше заслоняет социальная конкретика жизни «раба», «крепостного», «буржуа», «русского интеллигента», «террориста». Здесь он даже формулирует нечто вроде закона: бунтарский дух может возникнуть только в таком обществе, где за теоретическим равенством скрывается огромное фактическое неравенство.

Мы видим, что от индивидуальных аспектов человеческого бытия (страдание от абсурда переживается уникальным способом) Камю переходит к общим, солидарным, коммутативным аспектам существования. Бунт «извлекает» человека из его одиночества; ценности, за которые можно отдать жизни, оказываются общими для всех людей. Борьба за себя – это, одновременно, и борьба за других, за всех.

Универсализация смысложизненной проблематики в контексте абсурда раскрывается в негативно-позитивном ключе: смысла нет для каждого существа, а в контексте бунта становится возможным для всех. «Минус» обращается в «плюс» без градаций степени – максимализм Камю (все или ничего!) продолжает оставаться его принципиальной установкой.

Если основой единения людей в их смысложизненной ориентации у Камю выступает человеческое достоинство, манифестируемое, прежде всего, искусством, то гарантом подлинно осмысленного существования у Г.Марселя является религия, утверждающая абсолютные нравственные ценности. Становление интерсубъективных связей немыслимо вне встречи «земного» и «вечного» в судьбе «человека-странника».

Человеческая свобода реализуется, по Марселю, не в «бунте», а в тансцендирующей природе субъекта, который «схвачен Богом» в контексте исходных христианских добродетелей: веры, надежды и любви. На их основе и становится возможным создание подлинных социальных связей. Универсальное в осмыслении жизни задается общим предстоянием перед лицом Бога, переживается как «чувство священного».

Внутренним оправданием жизни индивида, согласно Марселю, является наличие в ней смысла, не принадлежащего к жизненному порядку, то есть трансцендентного. Вера в конечное воздаяние, в «чудо» способствует и социальному единению людей. Таким образом, и у него индивидуальное осмысление жизни является залогом универсального, интерсубъективного. Основная экзистенциалистская установка вновь занимает свое место: подлинная экзистенция уникальна; человек созидает себя сам; «лицо общества» – абстракция, если рассматривается как некий самостоятельный субъект, действующий помимо конкретных индивидов.

Подвести итог размышлениям экзистенциалистов по поводу соотношения индивидуального и универсального в смысложизненной проблематике – дело трудное: их позиции здесь различаются существенным образом. Ж. – П. Сартр акцентирует трагическое одиночество человека, что не может не проявляться в его осмыслении самого себя и мира. Г.Марсель, будучи христианским экзистенциалистом, а позднее, по собственному обозначению, «неосократиком», воспринимал человека как участника «бытийной мистерии», в которую он вовлечен вместе с другими людьми. С ними он не только вынужден (нюанс позиции Сартра), но и обязан как-то соотносить свое бытие, чтобы количество гармонических отношений не уменьшалось, а увеличивалось. Общность мира ценностей, типа «есть», а не «имеем», предполагает и универсальность осмысления человеческого бытия. Именно она целеориентирует и конституирует поле истинной, а не мнимой, псевдосоциальной интерсубъективности.

А.Камю полагал, что абсурду мира противостоит каждый, то есть по одиночке и, в то же время, все вместе. Каждому и всем вместе приходится отвечать на вопрос о смысле жизни, «все мы стоим под вопросом сами».

Если человек, говорит Камю, признает жизнь благом для себя, то он должен признать ее таковой для всех других: «Невозможно оправдать убийство, если отказываешь в оправдании самоубийству».

Камю в «Эссе об абсурде» все же в большей степени говорит об одиноком, одном человеке, смысл жизни которого сводится разве что к желанию разорвать завесу бессмыслицы; в «Бунтующем человеке» он все чаще заговаривает о людской солидарности, о возможности универсализации смысложизненных ориентаций людей: « В бунте, выходя за свои пределы, человек сближается с другим, и с этой точки зрения человеческая солидарность является метафизической».612

Для человеческого духа, замечает Камю, «доступны только два универсума – универсум священного (или, если воспользоваться языком христианства, универсум благодати), и универсум бунта. Исчезновение одного означает возникновение второго… Мы живем в десакрализованной истории. Конечно, человек не сводится к восстанию. Но сегодняшняя история с ее распрями вынуждает нас признать, что бунт – это одно из существенных измерений человека. Он является нашей исторической реальностью. И нам нужно не бежать от неё, а найти в ней наши ценности. Но можно ли, пребывая вне сферы священного и его абсолютных ценностей, обрести правило жизненного поведения? – таков вопрос, поставленный бунтом».