Смуглая дама из Белоруссии - [55]

— Зато львы тоже американские.

Он даже бить меня перестал, так я ему стал противен. И мы пошли домой, я и мой брат — ну чисто бог Бронкса, отмеченный аризонским загаром. Отец был дома. Видимо, Харви позвонил ему в магазин. Увидев брата, он пустился в пляс и расплакался.

— Я скучал по тебе, Харви, очень скучал.

Хотя он никогда о Харви не говорил и ни разу, пока его не было дома, о нем не вспомнил. Может, это из-за смуглой леди? Имела ли мама на отца хоть какое-то влияние? А как же Малыш Лишайный? Именно я вынимал открытки от Харви из почтового ящика, нес их маме или папе, только все равно никому из нас не удавалось разобрать, что в них написано. А Чику мама их не показывала, я точно знаю. Иероглифы Харви обычному прочтению не поддавались. Мама все открытки собирала и хранила в той самой деревянной шкатулке, что и письма из Могилева. Раз-другой я заставал ее поздно вечером, когда она разглядывала их, пытаясь расшифровать каракули Харви. Но стоило ей меня заметить, она тут же прятала их в шкатулку. Эта беседа касалась только их двоих.

Папа повел нас обедать в «Суровые орлы». Рядом с нами сидели сплошь татарские гангстеры, с такими же, как у Харви, монгольскими глазами. Они угостили нас водкой. Брат, похоже, вызвал у них родственные чувства, причем явно не только разрезом и цветом глаз.

— Сынок, — обратились к нему они. — Мы тебя раньше не видели. Откуда ты?

— Я живу в Аризоне, — ответил Харви.

— Может, ты знаешь Блэки Шамберга? Он пять лет как переехал в Финикс.

— Я из Тусона.

— Обидно! — сказали гангстеры. — Блэки бы ты понравился. Ты в его вкусе.

Татары не дали нам заплатить за еду. Позвали нас за свой столик поесть сладкого и попить монгольского чаю. На запястьях у них красовались золотые браслеты, на мизинцах — кольца, на шеях — цепи. Разряжены они были, как попугаи, — в желто-зеленый и бирюзовый.

Харви назвался.

— А, сынишка Фейгеле… Интересно. У тебя волосы на месте, а сынишка Фейгеле вроде как лысый.

— Это мой брат, Малыш Джером.

— Вот этот, в смешной кепке? Так у Фейгеле, выходит, целая команда пацанов. Только скажите ей, чтобы держала ухо востро. Ее стоматолог вот-вот скопытится.

— Какой стоматолог? — не понял Харви.

— А тут один. Дарси Стейплз. И губернатор на него лично зуб точит. Том Дьюи объявляет войну Бронксу.

В 1944-м Дьюи хотел обойти Рузвельта. Он был темной лошадкой республиканцев. Еще на посту окружного прокурора Манхэттена он расправился со всеми тамошними гангстерами, упек их в тюрьму. А теперь переключился на людей Рузвельта в Бронксе. Начальник Флинн называл его не иначе как «малявка с усиками». Но вообще-то Дьюи уже не был малявкой. Ему шел сорок второй год, хотя, сумей он вышибить Рузвельта из Белого дома, он и впрямь стал бы самым молодым нашим президентом.

На беду папа носил такие же усы, как Том Дьюи. Гангстерам это не понравилось.

— Это твой друг? — с подозрением спросили они у Харви.

— Это мой папа, сержант Сэм.

— А, уполномоченный по гражданской обороне. — Они пожали отцу руку. — Поздравляем. Крутая у вас семейка.

Гангстеры настояли на том, чтобы отвезти нас домой на собственном такси. Мы заявились около полуночи, а через несколько минут пришла мама. Ее волосы были зачесаны назад на манер кинозвезд. Губы красные, как кровь. Она вернулась со званого вечера в «Конкорс-плаза» — чернобурка, алое платье, фиолетовые туфли. Она пошатывалась, глаза ее лихорадочно блестели от шампанского. Но, увидев Харви, мама мигом протрезвела.

— Мальчик, который живет в пустыне, — возмутилась она. — Ты что, не мог предупредить о своем приезде?

И этот длинный удав мгновенно сдулся.

— Я предупреждал, мам. В последней открытке.

— Да кто может прочесть твои открытки? — взвилась мама. — Кто?

Смуглая дама обняла брата и долго прижимала к чернобурке.

— Мам, — позвал я, — у Дарси куча неприятностей.

— Кто тебе сказал?

— Бандюки в «Суровых орлах».

— Вы ходили в мой ресторан без меня?

— Мам, — сказал я, — надо же нам было поесть.

— Ну и что сказали те бандиты?

— Что Дьюи хочет прижать Бронкс к ногтю.

Кроваво-красный рот разразился хохотом.

— Дьюи нас не тронет. Стоматолог его сожрет заживо… Харви, мне что, идти искать ту открытку? Почему ты здесь?

— Морские скауты проводят парад. Приехал поучаствовать.

— И ты примчался аж из Аризоны ради какого-то парадишки?

— Я должен был, мам. Не мог же я подвести своих.

Харви был одним из первых морских скаутов в Бронксе. Это такие как бы курсанты, которых флот начал собирать и пестовать на случай, если война затянется и в стране иссякнет запас моряков. С благословения Начальника Флинна и Рузвельта Бронкс обзавелся собственной эскадрой скаутов.

— А как ты попадешь обратно в Аризону?

— На попутках, — сказал Харви.

— Никто из нашей семьи не будет голосовать на дорогах. Сэм, скажи ему. Запрети.

— Мам, дело верное. Я надеваю свою форму. От моряка не отличишь. Все всегда останавливаются.

— Сэм, я его убью, — закричала смуглая дама, и мы кинулись отпаивать ее горячим молоком.

Все перепугались, даже отец. Мама поцеловала Харви на ночь.

— Мой гангстер, — сказала она, — мой морской скаут.

Они с папой ушли к себе в спальню, а мы с Харви устроились в моей. Я обожал спать с Харви в одной кровати. Он привез с собой из Аризоны волшебный пистолет. К спусковому крючку была приделана лампочка, и через нее на темной стене высвечивались картинки. Полчаса мы рассматривали голых женщин. Они покачивали бедрами. Они были не такие красивые, как Джоан Кроуфорд… или Фейгеле. У них были красноватые вытаращенные глаза, как у барракуд, ошалевших от яркого света. Интересно, это с такими вот оторвами гуляет папа в Майами или же эти еще недостаточно оторвы, и вообще, зачем Харви в пистолете их картинки?