Смуглая дама из Белоруссии - [23]

— Сынок, — кричала она мне вдогонку, — уж теперь-то им Фейгеле не забрать. У меня есть ты, мой верный друг!

Я решил продолжить работу над начатым автопортретом и снова расположился перед зеркалом. И услышал, как что-то с тихим плюхом приземлилось на мою пожарную лестницу.

— Что, опять? — я был готов рвать на себе волосы. — Фейгеле, Фейгеле, ну дай же мне хоть чуточку покоя.

Я подошел к окну, приготовившись узреть репу, яйца или что-нибудь еще в этом роде. Пожарная лестница была изгваздана большущими лепехами конского навоза. Нет, это сделала не Фейгеле. Послать тухлое голубиное яйцо или же конские лепешки — разница есть! Я поднял голову и увидел над краем крыши злорадное лицо Хайми. Высунувшись, я погрозил ему кулаком и крикнул:

— Передай своему папочке, что я ни за что не подпишу его паршивое ходатайство, хоть он лопни!

Потом мне пришло на ум, что в данной ситуации высовываться наружу небезопасно. Я поспешно закрыл окно и хотел бежать на крышу, но тут мимо окна стрелой пронеслась Фейгеле, и секунд через тридцать раздался крик Хайми: «Помогите, помогите!»

Я было возликовал:

— Ура, ура, Фейгеле дает сдачи!

А потом испугался. А ну как она сбросит его с крыши? В конце концов, я тут тоже замешан. Прежде я за нее заступился, теперь она за меня. И я поспешил на крышу. Фейгеле уже испарилась, а вот ноги Хайми торчали из оранжевого короба, до краев наполненного конским навозом. Я так смеялся, что пришлось на минутку присесть и отдышаться.

— Помогите, помогите! — кричал Хайми; наконец ему удалось выбраться.

— Что, Хайми, отведал собственных боеприпасов?

Не говоря ни слова, он направился на соседнюю крышу.

Я запер дверь на засов, забаррикадировал ее комодом и стал ждать появления Кинг-Конга. Сдаваться я не собирался. Я провел верхом на комоде полдня, прислушиваясь к шагам в коридоре, как какой-нибудь спятивший шпион. Потом уронил голову и заснул. Мы с Фейгеле играли на крыше, будто бы мы птицы. Она все махала, махала руками, а потом вдруг — раз! — взмыла в воздух и полетела. Взлетела над крышей, а я, сложив ладони рупором, стал звать, чтобы она вернулась. «Фейгеле, Фейгеле, спускайся. Люди не могут летать. Спускайся, а то упадешь». Но она забирала все выше и выше. Необходимо было каким-то образом ее вернуть, и я, как сумасшедший, замолотил руками по воздуху и, хотите верьте, хотите нет, тоже полетел. До чего же чудесно парить в воздухе! Умей люди летать, они бы только и делали, что летали. Полеты не могли наскучить. Я легко, без усилий, двигал руками вверх-вниз, устремляясь за Фейгеле. «Фейгеле, — звал я, — подожди». Но никак не мог ее догнать. А потом мои руки налились тяжестью, и меня закружило. Как ни бил я руками, удержаться в воздухе не удавалось. Но даже когда рухнул, я подумал про себя: «Ну и пусть, зато я летал!» До меня доносились чьи-то крики. В коридоре стоял Кинг-Конг и колотил в мою дверь.

— А ну пусти! Видел, что эта идиотка сотворила с моим сыном? А все ты виноват!

Он попытался высадить дверь плечом, но я не дрогнул. Впервые за долгое время меня не мучила совесть за то, что я не на войне. Черт с ними, с немцами; у меня здесь своя война.

— Говорю тебе, — вопил Кинг-Конг, — хочешь дожить до завтра, подпиши ходатайство… Хорошо, боишься выйти, суну тебе его под дверь. Подпиши, и я уйду.

Ходатайство я немедленно изорвал в клочки. И с дьявольской ухмылкой просунул их обратно в щель. Слышно было, как Кинг-Конг за дверью рухнул на колени. Должно быть, пытался собрать обрывки. Мне показалось, что он плачет.

— Теперь тебе не выйти из этой комнаты до конца твоих дней. А попробуешь выйти — разорву на куски. И никто тебя не спасет. Я буду тебя сторожить.

И он ушел к себе на этаж.

По счастью, у меня в нижнем ящике комода было припасено семь консервных банок с тунцом, иначе бы я умер от голода. Прошло три дня. Я хотел позвать на помощь миссис Геллер, но Фейгеле ни разу не проходила мимо моего окна. Думал предложить Кинг-Конгу перемирие, но понимал, что ничего не выйдет. Оставалось всего две банки с тунцом. И тут, на четвертый день моей осады, после полудня, в дверь постучали. Кто-то звал: «Мэнни, открывай», — и это был не Кинг-Конг.

— Фил? — спросил я, приложив ухо к двери. — Это ты?

— А кого, черт возьми, ты ждал? Открывай же, ну.

Футболка на Филе была грязная, а сам он выглядел так, словно неделю не спал. Но я все равно его обнял, очень уж ему обрадовался. Мне не терпелось рассказать ему о Фейгеле, об осаде и всем остальном, но он от меня отмахнулся:

— Прошу, Мэнни, дай мне передохнуть. Я четыре дня на ногах.

Я проводил его к кровати. Он снял ботинки и поставил их на подоконник. Каблуки и подметки были сбиты, ступни почернели от грязи. Надо было дать ему поспать, но я жаждал объяснений.

— Фил, — спросил я, — что стряслось? Почему ты вернулся из Нового Орлеана?

Он поскреб ступни и промолчал.

— Так что? — повторил я, предвкушая рассказ о его похождениях.

Но Фил лишь кисло на меня посмотрел и почесал живот.

— Есть хочется, — сказал он. — Не даешь спать, дай хотя бы поесть.

И я скормил Филу последнюю банку с тунцом. Не прошло и минуты, как банка была опустошена. Он облизал замасленные пальцы, посмотрел на меня опухшими глазами и отвернулся.