Смотри: прилетели ласточки - [79]

– Скажи кто! Андрюшка, гостиничный буфетчик? Он целовал тебя? Вы лежали с ним голые?

– Пусти!

– Как он целует тебя, Катерина? Покажи, я научусь! – Костя впился ей в губы, почти укусил. Катерина наконец вырвалась, отплевываясь.

– Зачем, по-твоему, я замуж вышла? Чтоб было от кого гулять? Это у тебя на уме только одно занятие, а у меня за день других день довольно. Обед сварить, постирать… – Катерина выговаривала что-то еще про свои женские заботы, Костя слушал, но понимал одно: «Врет! Врет!».

– Чего ты от меня хочешь? Почему мучаешь меня? – она вскликнула в горечи.

– Потому что я до сих пор люблю тебя, Катерина!

Луна бесстыдно пялилась в окошко, нагло созерцая размолвку, и мутный свет ее слепил сознание. Мысли делались тягучи, текли все медленней во млечный сон.

Костя сам не помнил, как уснул той ночью, – казалось, всего-то на минутку забылся, но когда вновь распахнул глаза, луны в окошке не было и ночь шла на убыль. Однако проснулся он явно от пустоты и ущербности сна в отсутствие Катерины. Он вскочил на постели, пытаясь различить в сумерках ее силуэт. Пустота была огромной, всемирной, и по пронзительному ее ощущению невольно думалось, что Катерины нет не только в доме, а вообще – среди живых.

Костя тихо, с боязнью, назвал ее имя. Будто в ответ на дворе заголосил петух. В тот же миг хлопнула дверь. Катерина, что-то обронив у порога, вошла в дом в одной сорочке и валенках, улепленных вязким снегом.

– Катерина! – Костя, немедля подскочив, облапил все ее тело, дышавшее под сорочкой жаром. – Ты где была, Катерина?

– Давно проснулся? – в ответ спросила она.

– Нет, только что! Распахнул глаза – а тебя и нет!

– Ой, Костя, промучалась я полночи. Так сдавило в груди – не продохнуть. Я уж испугалась, что угорела. Вот вышла продышаться на двор…

– Да у тебя жар!

– Не жар. Это с мороза так кажется, я и остыть не успела. Пойдем, пойдем в кровать, хоть полчаса прикорну.

Едва нырнув под одеяло, Катерина сладко, беспробудно заснула. От волос ее тянуло снежной свежестью, но – не только. Некоторый новый, едкий дух заплутался в прядях, слегка схожий с запахом хвои. Принюхавшись, Костя невольно вздрогнул и отшатнулся, как при нечаянной встрече с диким зверем. Как будто не родная жена, а существо из стороннего мира лежало рядом. И он ощутил это столь остро, что не мог оставаться с ней в одной постели.

Выйдя на крыльцо покурить, Костя приметил волчью шкуру, развешанную на перилах.

Поднявшись чуть погодя, Катерина объяснила, что в шкуре завелась моль, вот и пришлось вынести ее на двор проморозиться, с вечера еще.

В обеденный перерыв мужики судачили, что прошлой ночью волки опять безобразили в поселке. Сперва будто рыскали по центральной улице, от памятника Ленину к комбинату, спугнув одну загулявшую парочку. А после набедокурили у дяди Васи в курятнике: задрали петуха и несушку. И будто бы даже не подкапывались под забор, как принято у них в псином роду, а лапой ухитрились отворить калитку…

– Это ж разум человечий в ихню волчью башку вселился! – сокрушался дядя Вася, непрестанно отплевываясь. – Видал же я их, видал, как они со двора когти драли. Главное, стерва эта напоследок зыркнула на меня и пасть еще так растянула, вроде как лыбилась.

– Ну ты загнул: лыбилась. Волчара, она волчара и есть, – мужики реготали над чужой бедой. – Ей жрать охота, а ты психологию развел…

– «Психо» – от слова «душа», грубо говоря, происходит. Темный вы народ! Кто б из вас хоть раз на эту суку взглянул, сразу б и просек, что у ней не просто мозги, а еще и кой-какое «психо».

– Так че, выходит, только сука эта волчья с виду умна? А приятель ее?

– Кобель, он и есть кобель. У него один интерес: лапу задрать. Он, сволочь, мне забор-то пометил, территорию свою, так сказать.

Мужики опять реготали. И только Костя сидел смурной, чувствуя за собой непонятную вину.

– А я тут, грешным делом, на днях в газете прочел, – продолжал дядя Вася, – что в годину усугубления народной беды волки плодятся нещадно.

– Какая ж нынче беда? У нас вся жисть, почитай, беда, – выдернулся Кабоев.

– Я говорю: в годину у-су-губления беды. Сечете, нет? Народ наш всегда бедовал, это правда, а нынешней зимой вода в трубах колом стоит, значится, еще туже стало. Зарплаты не дают второй месяц – вот и волки плодятся!

– Да-а, газета зря не напишет, – мужики чесали затылок.

– Кончай ты, дядя Вася, мозги пудрить! – не выдержал Костя. – Директор не на волчий же счет денежки наши перечисляет, ихние бытовые условия улучшать!

– Ай, нет, ты слушай-слушай, че я еще-то вычитал, – дядя Вася обращался почему-то именно к Косте. – Волк плодится не в меру – это полбеды. Но ведь с ростом ихнего поголовья появляются оборотни, верволки по-русски. Это когда днем человек, а ночью – волк, и повадки волчьи. Вот мы сейчас сидим, а он, может, по поселку гуляет в людском обличье, вынюхивает, чей бы кровушки еще напиться.

– Да заткнись уже, дядя Вася! – взвился Костя. – Без тебя довольно брехни наелись. Верволк, твою мать! Я все же среднюю школу кончил.

– Ну вот ты свой аттестат оборотню в пасть-то и сунь, ежели встретится на дорожке. А я со своим неполным средним лучше ружьишко добуду и всыплю волчаре прямо в зад.