Сметая запреты: очерки русской сексуальной культуры XI–XX веков - [56]
Девушки в письмах, как правило, транслировали свою объектность, авторы же мемуаров, писавшихся в конце жизни, уже пытались рефлексировать над ней и критически ее оценивать. Для женского дискурса специфична плюральность обозначений разновидностей браков в зависимости от их движущих мотивов – «брак по расчету», «замужество по выбору родителей», «брак по любви». Вместе с тем самостоятельное значение девичества как «возраста жизни» для становления сексуальной идентичности обесценивалось его ориентированностью на конечный результат в виде «своевременного» и «успешного» замужества, зачастую не имевшего ничего общего с достижением личностной состоятельности, внутреннего комфорта и эвдемонии.
Обретенная сексуальность: сексуальная жизнь российских дворянок в XVIII – середине XIX века после брака
Сексуальная жизнь дворянок после брака была связана как с повторным вступлением в брак, так и с избеганием этого. Источники показывают, что в российской дворянской среде XVIII – середины XIX века мужчины чаще вступали в повторный брак, чем женщины. Такая же закономерность выявлена и в отношении Западной Европы раннего Нового времени (XVI–XVII века)[796].
Авдотья Степановна Мордвинова, урожденная Ушакова (1677–1752), пробыв в браке всего девять месяцев – с февраля по ноябрь 1700 года – и оставшись после смерти мужа, убитого под Нарвой, вдовой в двадцать три года с одним ребенком, не вступила во второй брак. Правнучка-мемуаристка объясняла ее выбор тем, что она «посвятила свою жизнь воспитанию сына»[797]. Примеры подобного женского самоотречения встречаются на протяжении всего исследуемого периода[798]. Распространенность манкирующего отношения российских дворянок к повторному браку позволила в начале XX века религиозному писателю С. А. Нилусу вывести особый «тип матерей и хозяек», строивших имущественное благополучие детей и не искавших для себя личного счастья[799]. Ввиду того что реальные мотивы отказа от нового замужества практически никогда «не проговаривались» в источниках, мои выводы о них могут быть исключительно гипотетическими. Тем не менее назову некоторые из возможных: представление о религиозном благочестии, в соответствии с которым вдовство для женщины предпочтительнее повторного вступления в брак; высокая ценность материнства, особенно при наличии единственного ребенка; сохранявшаяся эмоциональная привязанность, любовь к первому мужу; нежелание терять обретенную самостоятельность и экономическую независимость; отсутствие предложений о браке ввиду материальной (в меньшей степени «внешней») непривлекательности вдовы; осознанное нежелание вновь переживать беременность и материнство. Следствием того, что по одной из этих причин женщина не хотела или не могла второй раз выходить замуж, была особая сосредоточенность ее на материнстве и материнских обязанностях.
Вместе с тем позднее та же А. С. Мордвинова настояла на повторном браке своего единственного сына, Семена Ивановича, вступившего в него, по словам мемуаристки, именно «по желанию матери»[800]. Это ее «желание» можно объяснить следующим: отсутствием у него к тому времени детей-наследников[801]; стремлением, возможно, под влиянием собственного пятидесятидвухлетнего опыта вдовства, избавить его от этого состояния; добиться определенности в его жизни через устроение супружества в связи с ощущением приближавшейся кончины (она умерла в том же 1752 году[802]); бытовавшим, вероятно, представлением о том, что овдовевшему мужчине, в отличие от женщины, предпочтительнее состоять в новом браке.
Разница в возрасте между супругами в первой половине XVIII века, даже если для обоих или только для мужчины это был повторный брак, могла быть существенной – от восемнадцати лет (как у родителей Н. Б. Долгоруковой[803]) до тридцати пяти (как у Семена Ивановича Мордвинова и его второй жены Натальи Ивановны Еремеевой[804]). Продолжительность вдовства мужчины в течение двух лет[805] считалась вполне достаточной. Хотя бывали случаи и поспешной повторной женитьбы. Тем не менее необходимость соблюдения светского этикета побуждала в середине XIX века некоторых мужчин идти вразрез с собственными устремлениями. Н. Н. Пушкина-Ланская проясняла в письме к мужу мотивацию Густава Фризенгофа, чиновника австрийского посольства в Петербурге, который после смерти первой жены, Н. И. Загряжской, сделал предложение А. Н. Гончаровой, но вынужден был скрывать это до окончания официального траура: «Он дрожит, как бы его брат или венские друзья не догадались об этом. Это удерживает его от заключения брака ранее положенного срока, чего он хотел бы сам. Я прекрасно понимаю, что он хочет выдержать годичный срок вдовства, и от этого зависит его боязнь Тетушки и брата, а вовсе не от состояния его дел»
