Сметая запреты: очерки русской сексуальной культуры XI–XX веков - [57]

.

Для начала XVIII века, как, впрочем, и вплоть до середины XIX века, по существовавшим обычаям все-таки именно мужская инициатива должна была быть первичной при заключении брака.

Тем не менее известны примеры, когда пожилые женщины не только сами инициировали свое повторное замужество, но и выбирали более или совсем молодого партнера. Так, Д. И. Фонвизин, характеризуя достоинства своего родителя, описал экстравагантную историю его первой женитьбы: «…ничто не доказывает так великодушного чувствования отца моего, как поступок его с родным братом его. Сей последний вошел в долги, по состоянию своему неоплатные. Не было уже никакой надежды к извлечению его из погибели. Отец мой был тогда в цветущей своей юности. Одна вдова, старуха близ семидесяти лет, влюбилася в него и обещала, ежели на ней женится, искупить имением своим брата его. Отец мой, по единому подвигу братской любви, не поколебался жертвовать ему собою: женился на той старухе, будучи сам осьмнадцати лет. Она жила с ним еще двенадцать лет. И отец мой старался об успокоении ее старости, как должно христианину. Надлежит признаться, что в наш век не встречаются уже такие примеры братолюбия, чтоб молодой человек пожертвовал собою, как отец мой, благосостоянию своего брата»[807].

Данный эпизод показывает, что пожилые состоятельные вдовы обладали социальными возможностями, необходимыми для самостоятельного устроения личной жизни по своему выбору и в соответствии с собственными эмоциональными предпочтениями. Помимо того что семидесятилетней женщине удалось материально заинтересовать в браке юношу, более чем на пятьдесят лет моложе себя, она, так или иначе, пыталась реализовать свой ресурс сексуальности, в которой принято было отказывать представительницам женского пола, вышедшим из репродуктивного возраста.

Д. И. Фонвизин, заявивший о себе как о преемнике («подражателе») Ж.-Ж. Руссо, положившего своей «Исповедью» начало особому виду в системе исторических источников Нового времени[808], и стремившийся, в свою очередь, в целях «раскаяния христианского» «чистосердечно открыть тайны сердца»[809], достаточно откровенно изложил пикантные подробности не только собственной жизни, но и своего ближайшего родственного окружения, пытаясь тем не менее эвфемистически закамуфлировать сексуальный аспект взаимоотношений столь разновозрастных супругов – своего будущего отца и его пожилой первой жены.

История женского вдовства – один из аспектов изучения возраста «старости». Пользуясь биографическим методом и методом реконструкции «сетей влияния», можно на примере индивидуальной биографии выявить не только содержание данного этапа жизненного цикла, но и «структуры повседневности» в послебрачный период жизни дворянок.

Елизавета Николаевна Лихачева, урожденная Гурьева, дворянка Кашинского уезда Тверской губернии, состояла в браке с гвардии поручиком Василием Ивановичем Лихачевым[810], который был сыном полковника, а позднее статского советника, Ивана Васильевича Лихачева и его жены Елизаветы Петровны Лихачевой[811]. Сам он дослужился к 17 июня 1782 года до чина лейб-гвардии сержанта, а к 4 июля 1793 года – гвардии подпоручика[812]. По сложившейся традиции, Елизавета Николаевна была моложе своего мужа. Исходя из того, что 26 мая 1803 года она уже названа вдовой[813], имевшей «малолетних» детей[814], можно предположить, что ее рождение пришлось на хронологический интервал 1770–1780‐х годов, а замужество – на 1790‐е годы. По утверждению М. Г. Муравьевой, происхождение «молодых вдов» объясняется именно разницей в возрасте с мужьями, особенно характерной для высших слоев населения[815]. Несмотря на относительную молодость и обеспеченное материальное положение, Е. Н. Лихачева после смерти мужа не вступила во второй брак и, скорее всего, не сделала этого осознанно. С. А. Нилус, описывая судьбу другой женщины, ее современницы, Марии Александровны, урожденной Дурасовой, матери «симбирского и нижегородского помещика и симбирского совестного судьи, потомственного дворянина Николая Александровича Мотовилова»[816], дает исторически проницательное и точное объяснение подобному поведению многих провинциальных дворянок исследуемой эпохи:

«Мотовилов рано лишился своего отца. По восьмому году от рождения[817] он остался сиротой с матерью, еще совсем молодой вдовой, и сестрой, года на два или на три его моложе. Большое состояние, оставленное Александром Ивановичем (отцом. – А. Б.), заключалось преимущественно в населенных землях трех губерний – Симбирской, Нижегородской и Ярославской – и требовало неустанного попечения. Заботы о воспитании детей-малолеток, общий уклад нравственной и религиозной жизни старинного помещичьего быта, в котором еще высоко стояли идеалы супруги и матери и, главным, конечно, образом, Божие изволение – все это заставило мать Мотовилова предаться с покорностью своей доле и не искать себе того, что ныне[818] принято называть личным счастьем.

Это личное счастье прежние матери искали и всегда находили прежде всего в Боге, в Его Святой Церкви и в домоводстве, заключавшем в себе воспитание детей и заботу о сохранении для них состояния»