Сметая запреты: очерки русской сексуальной культуры XI–XX веков - [51]

Несмотря на вынужденность этой меры, с практической точки зрения она должна была оправдать себя. Тетушка Прасковьи Степановны, М. Л. Манзей, весьма нелестно отзывалась о качестве пошива женской одежды в Вышнем Волочке: «…Машиньки же платья тоже заочно делать нельзя в Волочке так дурно шьют уж четыре платья испортили так жаль»[748]. Беспокоясь за племянницу, она предлагала заказать для нее в Москве платье для визитов, сняв мерки с жившей там ее двоюродной сестры Прасковьи Аггеевны Абаза, и даже взять на время у последней бальное платье: «…ежели можно моя радная сделать по Прасковье Агг<еевне> одно платьице для визитов… нет ли Пашинькиного бального платьица готоваго никто не заметит ежели оно и надевоное, ето скорей можно прислать нежели заказывать, время так коротко…»[749] Обращают на себя внимание точные названия разновидностей платьев дворянской девушки в соответствии с их функциональным назначением – «венчальное»[750], «визитное»[751], «бальное»[752],[753]. Одежда дворянки как бы представляла материальный аспект ее бытовой культуры и вместе с тем отражала некоторые черты ее психологии, в частности присущий ей рационализм в том, что касалось практических сторон повседневной жизни. Тем не менее содержание разговора матери с дочерью из повести О. И. Сенковского «Вся женская жизнь в нескольких часах» показывает, что «бальное» и «венчальное» платья были похожи, по крайней мере девушка, недавно вышедшая из института и еще не думавшая о браке, по неопытности могла принять одно за другое: «Знаешь ли, Олинька, что это за платье? Олинька посмотрела ей в глаза с недоумением. – Это, маменька, кажется?.. Это не бальное платье… – Это твое подвенечное платье»[754].

Помимо одежды, невеста должна была иметь к свадьбе постельное и столовое белье. Прасковья Рыкачева, сама занимаясь его приобретением, сокрушалась о нехватке денег для покупки всего необходимого, чем вызывала сочувствие тетушки М. Л. Манзей: «Мне ее очень было жаль это время в Волочке все бедная сама должна была себе покупать даже и кроватное, и потому ничего не сделала а все плакала денег мало покупок много надобно…»[755] Очевидно, «кроватное», то есть постельное белье, должно было приобретаться не невестой, а кем-то из взрослых женщин. Вместе с тем обращает на себя внимание, что его не накапливали заранее как компонент приданого. Выходом из создавшегося затруднительного положения могло стать временное заимствование недостающих вещей у родной уже замужней сестры Марии Степановны Пыжовой, урожденной Рыкачевой: «Я незнаю как оне кончат, полагаю что на время все возмут от Маши Пыжевой»[756]. Тем не менее Прасковья Степановна, по словам ее тетушки М. Л. Манзей, болезненно переживала факт наличия некоторых изъянов в своем «приданом»: «Нельзяли моя радная к приезду Паши приискать по дешевли сталоваго белья у ней все прастое а в Калуге для знакомых надобно будет стол готовить ей бедной очень стыдно это мне сказывала ее девушка Аннушка»[757].

Незадолго до свадьбы в письмах, обращенных к родственникам, дворянская девушка приглашала их присутствовать при заключении ее брака. Так, жившие в Москве Прасковья Логгиновна и Аггей Васильевич Абаза должны были получить содержавшееся в письме от 14 июля 1836 года приглашение из Вышнего Волочка приехать на свадьбу своей племянницы П. С. Рыкачевой: «…я беру на себя смелость просить вас безценнейшия и радныя мои Тетинька и Дядинька осчастливить день моей свадьбы присутствием вашим… Маминька моя очень скучает что далеко отпускает меня ваше для всех нас радостное присутствие много бы утешило ее в грусти»[758].

Выбор места, где должна была состояться свадьба дворянской девушки и ее избранника, определялся среди прочего ее особой психологической привязанностью к тому или иному имению предков. В письме от 30 августа 1882 года Прасковья Ниловна Аболешева предлагала собиравшейся выйти замуж Александре Алексеевне, урожденной Чебышевой, внучке своей родной сестры Елизаветы Ниловны Будаевской, урожденной Аболешевой, устроить свадьбу в принадлежавшей Аболешевым и, вероятно, как-то связанной с развитием взаимоотношений между ней и ее будущим мужем усадьбе Попово Новоторжского уезда Тверской губернии[759]: «Если ты моя душечка Саша считаеш Попово таким счастливым для тебя то есть для Вас с Пав<лом> Алек<сеевичем> то нельзя ли так устроить что бы и свадьба Ваша была в Попове…»[760] Во время совершения таинства венчания Русская православная церковь освящала брачный союз и всю дальнейшую семейную жизнь дворянской женщины с мужем, в соответствии с родовой принадлежностью и служебным положением которого определялся отныне ее официальный социальный статус. Переход дворянки в новую возрастную и социальную категорию фиксировался сменой формальной номинации: замужнюю женщину в дворянской среде называли «барыня»[761], а обращаться к ней было принято «сударыня»[762].

Таким образом, анализ процедуры, предшествовавшей замужеству дворянок, позволяет выявить их отношение к этому событию как поворотному и судьбоносному в своей жизни. Однако в решении собственной «участи», или «перемене судьбы»