Сметая запреты: очерки русской сексуальной культуры XI–XX веков - [105]

В данном очерке были рассмотрены позорящие наказания для женщин, связанные с попытками поставить под контроль женскую сексуальность. Сексуальность, как и большинство других аспектов частной жизни, всегда была охвачена экспансией властных систем – тут нельзя не согласиться с общим постулатом Мишеля Фуко. Женская сексуальность – в особенности. Она всегда структурировалась ими. Власть, включая власть современную, государственную в том числе, постоянно «надзирала» над женской сексуальностью, а в XX веке в рамках советской системы надзора ухитрялась проникать в области, степень интимности которых и не снилась премодернистским (то есть традиционным) культурам.

Говоря о последних, стоит также принимать во внимание, что слишком большую свободу поведения ни одна из традиционных культур Европы допустить не могла. Патриархатная моногамная семья, создававшаяся с определенно выраженной целью рождения детей, предполагала происхождение их от определенного отца – иначе рушилась вся схема и порядок наследования. Кроме того (и вследствие того), сложившиеся правила поведения были тем внутренним регулятором, без которого культура не устояла бы. Без понятия «нормы» и отклонений, без правил, которые должны были все соблюдать, мог возникнуть тот хаос в области морали, который выразила русская поговорка «Дай душе волю – захочет и боле».

Пространства для мобилизации продуцировались самой экспансией надзора: чем более въедливо власть старалась проникнуть в помыслы индивида, тем больше она нуждалась в методах устрашения, которые бы привели к покорности. Власть надзирающего и наказывающего предполагала укрепление иерархий – оступившаяся оказывалась в полной власти и подчинении от тех, кто устраивал ей «вывод». Участники же жуткого действа возвеличивались, не совершив никаких поступков, кроме соучастия в опозорении. Господствующее положение мужчины в семье, строгое преследование супружеской неверности женщины, связь понятий «прелюбодеяние» и «разврат» в основном с проступками женщин гиперболизировались в религиозных догматах, а уж согласно им женщина считалась самим источником греха[1299].

Когда речь шла о нецеломудренности, непостоянстве, неверности, мужская культура – вспышками ярости, физическими расправами – фактически наказывала женщин за собственные слабости и потребность в них (ведь воспроизводить себя можно было только при участии женщин). Именно эти факторы руководили (и вероятно, все еще лежат в основе) психологическим насилием над теми женщинами, которые решались, несмотря на все запреты и правила, на угрозы самых страшных физических расправ, все-таки проявить собственные желания и предпочтения. Законы писаные и неписаные, светские и церковные обещали им физическое и психологическое насилие, оскорбления, упреки, грубость, боль, страх, но… девушки и женщины решались на преступление запретов и сохраняли тем самым самоуважение, поскольку доверяли своим желаниям и своей воле.

Для чего применялись позорящие наказания?

Авторитаризм власти жесткими методами закреплял в нормативно-ценностной личностной парадигме индивида в качестве значимых личностных качеств уважение к сильному, страх перед его гневом, смирение и покорность перед лицом традиции. Сила, насилие – часть порядка господства; насилие над нецеломудренной девушкой и женой-изменщицей – это деструктивная реакция на уменьшение женского соучастия в правилах поведения, разделяемых данной социальной группой[1300].

Если хронологические пределы бытования устыдительных наказаний для женщин во всей Европе – это период Нового времени (XVI–XVIII века с задержкой в России до середины-конца XIX века), то пределы географические требуют специального изучения и размышления.

Сильно схематизируя и огрубляя, можно все же заметить: чем севернее – тем реже была применимость опозорения, менее жестокими были сами формы устыжения. Чем южнее – наоборот.

Приведенный выше материал заставляет задуматься о том, что же явилось причиной региональных различий в отношении к позорящим наказаниям. Нехватка женщин кажется в этом контексте слишком простым (не значит: не релевантным), но все же очевидным объяснением, которое, пожалуй, может не «сработать» в ряде контекстов. Нехватка женщин в отдаленных от городов местах селений «рудознатцев» в Сибири не означала, что женщин сразу же ценили там больше и относились к ним лучше. Можно предположить наличие разных гендерных порядков или разных вариантов патриархальной гендерной асимметрии, которые формировались по-разному в разных геокультурных зонах. Специальное изучение выявленного в данном тексте удивительного феномена потребует учесть сразу множество факторов: социальный состав (абсолютно разный на юге и на севере России), религиозные представления (скажем, сохранность старых, дохристианских форм верований или православного сектантства). Можно включить в качестве переменной и такой фактор, как показатели официальной сексуальной преступности (на Севере они в XIX столетии были исключительно высоки, а вот в южной и центральной России сохранилось довольно мало судебных дел). Это может означать и то, что на севере России предпочитали подобные дела решать судебным порядком, а на юге – внесудебными мерами, где позорящие стратегии могли занять свое «почетное место».