Смерть ростовщика - [49]

Старшины не захотели обратить внимание на сумасшедшую. Даже кинуть взгляд в ее сторону они считали несовместимым со своим достоинством. Поэтому, делая вид, что не слышат криков Госпожи-десятник, отцы города продолжали свой путь с невозмутимой важностью.

Поняв, что она взывает к ним напрасно и они даже не хотят взглянуть в ее сторону, Госпожа-десятник, позабыв про ребятишек, весь свой гнев обратила на старшин и стала посылать проклятия и брань на их головы:

 — О боже, пусть эти ваши халаты унесет обмыватель мертвых^{37}, пусть ваши деньги и богатства растащат воры и грабители, старшины!

Старшины, которые притворялись глухими, когда Госпожа-десятник благословляла их, не могли сделать вид, что до их ушей не доходят проклятия и брань: ведь другие-то слышат, как ругается на всю улицу эта безумная старуха!

Но что они могли сделать? Единственное, что им оставалось, — это отбросить важность и величавость, подобрать полы халатов и пуститься наутек, подобно мальчишкам. Старшины так и сделали; они спешили как можно скорее убраться с глаз долой, чтобы поменьше людей узнало, как Госпожа-десятник мешает их с грязью, вместе с их нарядными одеждами.

Но сумасшедшая так разошлась, что в течение нескольких дней старшины не сходили у нее с языка, и когда ее начинали изводить мальчишки, она ругала не их, а старшин. Пока она была жива, старшины так боялись ее, что избегали ходить по улицам, где можно было ее встретить.

Так и Кори Ишкамба, обратившись к правителям и старшинам и не найдя у них помощи, стал везде поносить и ругать их, подобно безумной старухе.

После этой беды Кори Ишкамба сильно сдал: изменилось не только состояние его духа, но и внешний вид. Он стал худеть день ото дня и отощал наконец так, что кожа болталась на костях, как пустой мешок.

Только через два-три месяца после случая с Мирзо Абдуллой разум стал постепенно возвращаться к Кори Ишкамбе. Теперь, рассказывая кому-нибудь о своем несчастии, он, после брани по адресу Мирзо Абдуллы и проклятий старшинам, говорил:

— Ну, что было, то прошло! Разве есть в мире что-нибудь, что не проходит!

Но, хотя в нем не замечалось больше признаков помрачения рассудка и, казалось, он выздоровел, — прежняя полнота к нему не возвращалась. Ростовщик походил теперь на желудок, вытащенный из павшего от болезни животного. На щеках и на лбу появились глубокие, пересеченные морщины, цвет лица стал землистым, как требушина больного.

* * *

Началась первая мировая война. Дела у Кори Ишкамбы, как и у других купцов и ростовщиков, пошли вверх. Появились спекулянты, которые, купив что-нибудь сегодня, завтра продавали это за цену во много раз большую. Имея возможность спекулировать с небывалой выгодой, они уже не довольствовались тем капиталом, который у них имелся. Они стучались в двери ростовщиков и брали у них ссуды за сверхбольшие проценты, чтобы скупить ходкие и редкие товары. Кори Ишкамба оказался одним из ростовщиков, завязавших отношения с преуспевающими спекулянтами. При этих операциях хорошо наполнялись карманы и самого Кори Ишкамбы, а сверх того, угощаясь у своих богатых должников, он набивал себе брюхо жирными блюдами так плотно, что оно чуть не лопалось.

Ко второму году войны кожа снова натянулась на залитом жиром теле Кори Ишкамбы. У него отвис второй подбородок, а живот вырос больше прежнего. И капитал его перевалил за два миллиона, производя ему бесчисленных «детей» — доходы от денег, отданных в рост. Эти «дети» размножались, как мухи на падали.

И все же, несмотря на радующие его сердце доходы, Кори Ишкамба не забывал Мирзо Абдуллу и каждый раз перед едой — а еда перепадала ему теперь по нескольку раз в день — он поминал своего обидчика проклятиями и страшной бранью.

На третий год войны трудовой народ был настолько разорен, что люди не находили куска черствого хлеба, который мог бы составить, по распространенному среди мусульман выражению, их куты-лоямут[23].

Спекулянты разбогатели так, что уж не находили товаров, в которые могли бы вложить свои капиталы. Что касается купцов, которые вели торговлю с Москвой, то для них сделались игрушкой золото и бриллианты. Они не нуждались в деньгах ростовщиков. У Кори Ишкамбы на третий год войны дела заметно ухудшились. Он был вынужден все свои деньги вложить в банк и довольствоваться теми небольшими процентами, которые это давало.

Правда, с крупной суммы, которая превышала два миллиона рублей, он даже по банковскому расчету получал немало. Но это не могло насытить его жадную страсть к наживе. Чем больше становилось у него денег, тем больше разрасталась его жадность.

Ему хотелось, как и в предыдущие годы, получать с крупных ссуд по двадцать пять-тридцать процентов. Но теперь это стало невозможно. Как он говорил: «Увы, те дни вода унесла! Кубок разбился, влага пролилась!»

В довершение всего и питание его сильно ухудшилось. Богачи, не нуждаясь больше в его деньгах, не допускали его теперь к своей скатерти. В банке, где он имел текущий счет, его угощали один раз в день — в десять утра — сладким чаем и только. Поэтому он был принужден довольствоваться пловом, которым, согласно условию, его ежедневно кормили те, кто жил в его кельях, да случайными угощениями на свадьбах, если ему удавалось на них попасть, или горячими блинами, которые иногда раздавали беднякам на мазарах набожные люди. И опять Кори Ишкамба начал худеть.