Смерть ростовщика - [48]

Всякий, кто видел его, не сомневался, что ростовщик сошел с ума.

В то время эмира во дворце не было, он уехал в Россию. В Арке вместо него оставались кази-калон и кушбеги, которые в его отсутствие сообща управляли государством.

Кори Ишкамба побежал прямо к ним, бросился на землю, с плачем рассказал, что произошло, и просил их отнять его деньги у бессовестного Мирзо Абдуллы.

— У меня нет детей, нет у меня и других наследников, кроме двух жен. Если они переживут меня, то получат четвертую часть моего состояния, а все остальное попадет в казну. Прикажите — я и женам своим дам развод, все мое имущество тогда наследует казна! Примите это во внимание, вы, блюстители законов благородного шариата, заместители их высокого величества эмира, считайте мои деньги деньгами его величества, взыщите их с этого безбожника, верните их мне, заставьте за себя бога молить!

Но кази-калон и кушбеги только посмеялись над Кори Ишкамбой. Так как хозяин Абдуллы занимал несравненно более высокое положение, чем Кори Ишкамба, они не приняли никаких мер и только сказали:

—   Ваш иск — это не обычный иск, который мы могли бы разобрать. У вас, богачей, есть свой старшина, есть у вас корпорация^{36}, куда входят и малые и большие. Все ваши взаимоотношения оформляются теперь векселями. Зачем мы будем причинять головную боль уважаемому человеку, возбуждать дело против его служащего, без ведома старшины. Вы ведь и документа никакого не можете предъявить!

Кори Ишкамба кричал и метался, как буйнопомешанный, отказывался уйти из Арка до тех пор, пока начальник дворцовой стражи не приказал выкинуть его на улицу.

По пути к дому каждому встречному — безразлично, будь то человек знакомый или вовсе ему не известный, — Кори Ишкамба рассказывал о своем горе и спрашивал, что делать. 

Слушатели пытались его утешить:

— Ладно уж, дядюшка Кори, стоит ли так горевать! Деньги ваши все равно были нечистые. Дурная вода, как говорится, ушла в ров! Вот и ваши деньги попали, куда им следует.

Когда Кори Ишкамба слышал такие «утешения», его страдания увеличивались, он начинал ругать своего «утешителя» и вопил так, будто ему лили соленую воду на обожженное место. Он искал нового слушателя, но сочувствия не встречал ни у кого. Люди над ним только смеялись.

В те дни и я встретил Кори Ишкамбу. Преградив мне дорогу, он и мне принялся рассказывать о своем горе и стал просить у меня совета. Я хоть и знал его историю от других, но сделал вид, что слышу ее впервые. Выразив ему соболезнование, я сказал:

— Какой совет можем дать и что понимаем в таком крупном деле мы, маленькие люди? Идите к правителям, к городским старшинам.

— Э, пусть будут прокляты старшины, пусть сгорят их дома, пусть умрут их дети — они не захотели меня даже выслушать! — ответил он и долго еще сыпал ругательства и проклятия в адрес отцов города.

Эти проклятия напомнили мне случай с одной сумасшедшей старухой.

В квартале Гавкушон города Бухары, неподалеку от мечети Ходжа, на берегу главного городского канала всегда сидели нищие и бездомные. Среди них можно было видеть сумасшедшую, известную бухарцам по именем Госпожа-десятник.

Уличные мальчишки часто дразнили несчастную старуху. Они обсыпали ее пылью, стаскивали с нее дырявые кожаные калоши или рваную паранджу, срывали у нее с головы платок, бросали его в воду и проделывали другие жестокие шалости.

Госпожа-десятник швыряла в мальчишек камнями, осыпала ругательствами и проклятиями, но это их еще больше раззадоривало.

Однажды, когда я сидел на солнышке у моста Пушаймон перед мечетью Ходжа, ребята окружили Госпожу-десятник. Она металась среди них простоволосая и босая. Ей удавалось отогнать некоторых озорников. Но сзади подбегали другие и так сильно дергали ее за платье, что она падала на спину. Не успевала она подняться и повернуться, чтобы прогнать их, как дети дергали ее с другой стороны, и она падала снова.

Наконец бедная Госпожа-десятник выбилась из сил. Набрав в подол камней, она села на землю, привалившись к стене мечети. Громко проклиная сорванцов, она швыряла в них камни и комья земли.

Тут со стороны квартала Почокуль-ходжи появилось несколько известных бухарских богатеев. Среди них были и муллы из высшего духовенства.

Вероятно, они возвращались с какого-нибудь пира, так как были в лучших своих одеждах. Поверх нижних халатов из цветастого сатина на них были надеты парадные, отороченные широкой тесьмой халаты из лучших каршинских и гиссарских шелков. На головах — тончайшие белые чалмы, намотанные на атласные или парчовые высокие тюбетейки; обуты знатные горожане были в лакированные сапожки и такие же калоши.

Вероятно, желая показать народу свою пышную одежду и с лица и с изнанки, они шли, откинув полы, чтобы прохожие могли любоваться и шелковой подкладкой их халатов.

Они выступали важно, степенно, беседуя друг с другом и ковыряя в зубах золотыми и серебряными зубочистками.

Госпожа-десятник, которую ребятишки вывели из терпения, решила принести жалобу этим «великим мира сего».

— Да стану я за вас жертвой, старшины! — закричала она. — Пусть падут на меня несчастья ваших детей, старшины! Доживите до свадьбы своих детей, старшины! Пусть всегда будут у вас такие чалмы и халаты! Пусть в добрый час потратите вы ваши деньги, старшины! Освободите меня от этих безобразников, старшины!