Смерть и «Радостная женщина» - [3]

И в сумерках, и средь бела дня, и даже в полночной тьме Доминик все равно узнал бы ее. Даже спустя пятнадцать месяцев все хоть как-то связанное с ней сохраняло исключительную важность для него, делая остальной мир чем-то малозначительным и пустячным. Фургон у здания, освещенные окна, за которыми суетились медицинские сестры, аппаратура для переливания крови — все это вдруг стало для Доминика жизненно важной реальностью, потому что Китти оказалась донором. Ему следовало бы идти домой и делать уроки, но он не мог заставить себя и шагу ступить, а когда, наконец, все-таки привел свои ноги в движение, то обнаружил, что несут они его не к воротам, а к гимнастическому залу.

Во всяком случае, он наверняка уже опоздал на свой автобус, а следующего предстояло дожидаться двадцать пять минут. Если он сейчас уйдет, другой такой возможности ему, может быть, не представится уже никогда. На этот раз она не в компании, не в десяти футах над его головой на террасе; любой может войти туда и посидеть рядом с ней всего лишь за пинту крови. В конце концов, дело того стоит, и, если даже у них есть список постоянных доноров, они не отвергнут еще одного. Мне следовало бы больше думать о таких начинаниях, — с добродетельной укоризной сказал он себе, — особенно учитывая пост, который занимает мой отец. Я и впрямь могу сделать так, что он будет гордиться мною. Ну, давай, теперь или никогда, — подзуживал какой-то более откровенный демон с задворок сознания, — она пока одна, приехала на машине; но если ты замешкаешься с решением, подойдет твой общественный транспорт, и проворонишь ты эту возможность оказаться с ней рядышком. И отцедишь ты пинту крови своей впустую, — злобно прибавил черт, разоблачая его притворное намерение принести себя в жертву из чувства общественной сознательности. Но юноше было не до тонкостей спора, идущего в его душе: он уже толкнул дверь и вошел в вестибюль.

Она сидела на одном из стульев, расставленных вдоль стены, и казалась слегка смущенной и немного несчастной, словно недоумевала, зачем ее сюда занесло. Она была в темно-зеленом костюме из джерси, с короткой плотно облегающей модной юбкой. Великолепные ноги, вскружившие ему когда-то голову, лоснились и поблескивали золотом загара, столь совершенного, что Доминик затруднился бы сказать, в чулках она или нет. Когда он вошел, она резко вскинула голову, очевидно, довольная тем, что ей больше не придется сидеть в одиночестве. На фоне гладкой щеки качнулся локон волос цвета меда, глаза улыбнулись Доминику, смущая и обнадеживая.

— Здрасьте! — поздоровалась она едва ли не робко, почти заискивающе.

Она его не узнала, это он понял сразу. Китти просто приветствовала собрата по несчастью. Он с неуверенной улыбкой ответил «Здрасьте», поставил свои книги стопкой на подоконник и сел в нескольких шагах от нее, боясь слишком поспешно претендовать на ее внимание. Что с того, если его общество показалось Китти предпочтительнее одиночества.

— Рановато мы, — проговорила Китти. — У них еще не все готово. Терпеть не могу, когда заставляют ждать, а ты? Ты тут в первый раз?

— Да, — скованно буркнул Доминик, потому что ему вдруг почудилось, что она намекает на его молодость.

— Я тоже, — она повеселела, и он понял, что судил о ней неверно. — Почувствовала, что надо бы как-то к чему-то себя приложить. От меня мало проку, но, по крайней мере, у меня есть кровь. Надеюсь, что есть! Ты здесь тоже по велению совести?

Она ухмыльнулась ему. Да, иначе как ухмылкой это не назовешь: слишком уж по-заговорщицки скривились ее губы. Он почувствовал, что скованность его тает, как лед под лучами солнца, а с нею — и все его существо.

— Да как-то пришло в голову, — признался он, застенчиво улыбаясь в ответ, хотя редко бывал застенчивым, чаще даже наоборот — чересчур дерзким. — Просто так уж случилось, что задержался в школе и увидел этот фургон. Ну, и подумал, что, может, мне следует… Видишь ли, мой отец — полицейский…

— Правда? — На Китти это произвело впечатление. Ее большие глаза округлились, и он увидел, что цветом они, оказывается, напоминают не фиалки, а пурпурно-коричневые маргаритки.

— Ну, точнее, детектив, — щепетильно пояснил Доминик и покраснел, поскольку это звучало впечатляюще, а на самом деле, как правило, все сводилось к обыденности. Название этой профессии несет в своем звучании некие искусственные обертоны, и нелегко представить себе, сколь однообразна будничная жизнь сотрудника отдела уголовных расследований полиции графства.

— Ого! — воскликнула Китти, и глаза ее сделались огромными, наполнившись смесью уважения и восторга. — С тобой надо дружить. Кто знает, когда мне может понадобиться помощь? А то в выходные скорость ограничена пятьюдесятью милями в час, да еще в радиусе мили от центра города стоянка запрещена. На меня могут «наехать» в любую минуту. — Она перехватила его пристальный зачарованный взгляд и рассмеялась. — Я ужасно много говорю, да? А знаешь почему? Нервничаю из-за этого дела, ради которого мы сюда пришли. Знаю, все это пустяки, но не по душе мне как-то мысль, что из тебя, как из бочки, будут цедить через крантик.