Свое первое серьезное журналистское задание я получила в родном штате Иллинойс. Мне поручили взять интервью у человека, который мог стать президентом. Я вылетела из Чикаго в Спрингфилд, Иллинойс, самолетом через Сант-Луис. Случилось это в 1951 году, двадцать лет назад. Человек, у которого я брала интервью, давно скончался, так и не став президентом. За это время успели умереть еще несколько из тех, кому удалось побывать президентами страны. Мне довелось писать о них, и каждый раз я вынуждена была повествовать о насилии. Всем известно, что насилие делает прессу, но теперь, мне кажется, пресса делает насилие. Таковы, я полагаю, особенности нашей нынешней действительности.
За прошедшие двадцать лет у меня более не было таких ответственных заданий, а работая внештатно, я не написала ничего такого, что порадовало бы меня. Поэтому когда Майк Фишер, редактор «Субботнего журнала», спросил меня, знаю ли я штат Иллинойс, я была тут же готова доказать ему это, но благоразумно ограничилась самым малым, сказав, что родилась там.
— Ты знаешь что-нибудь о Большом Стиве Хиггинсе?
— Он совсем не таков, каким его делают слухи.
— Магнат, босс, никудышный актеришка?
— Возможно, все вместе взятое, — ответила я.
Майк пристально посмотрел на меня, словно хотел пронзить насквозь. У него всегда такой взгляд, когда он собирается дать мне какое-то особое задание.
— Неплохая может быть статейка, как ты думаешь?
— Здесь едва ли удастся найти что-то новенькое, Майк.
— Найдется, если за дело возьмется Кейт Осборн, не так ли?
Я из скромности пожала плечами, а затем спросила, когда надо ехать. Майк взглянул на часы — многозначительный знак, знакомый мне за многие годы совместной работы.
Мы спустились в бар, Майк заказал напитки и рассказал, что побудило его заинтересоваться Стивом Хиггинсом: слухи о жестоком соперничестве между ним и мэром Чикаго. Майк образно назвал это битвой динозавров. Мы с ним вспомнили все, что было предметом интересов Хиггинса: парочка радиостанций, газеты, угледобыча, нефть, торговые автоматы и ферма в глубинке, где он проводил большую часть времени. Ферме он дал претенциозное название «Эрмитаж» в память о городском поместье в штате Теннесси, принадлежавшем некогда президенту Эндрью Джексону.
— Ты знаешь, что может его связывать с университетом в Венеции? — спросила я. Мне помнилось, что была какая-то связь, но какая, я не могла вспомнить.
— Узнаешь сама, — ответил Майк. — Население в городе смешанное: белые и цветные. Настоящая пороховая бочка. Неплохо было бы, если бы она взорвалась, пока ты будешь там.
— Очень неплохо, — съязвила я.
Майк предложил мне лететь самолетом до Сант-Луиса, а оттуда машиной доехать до Венеции. Но мне хотелось отправиться на свое новое задание поездом из Чикаго, и я объяснила Майку, почему.
— Сентиментальное путешествие, — незлобиво тоже съязвил он.
— Просто разминка, — ответила я. — Разве есть что-либо более сентиментальное, чем политика?
— Здесь нечто большее, чем политика, Кейт. Не будь этого, я бы не ввязался. Для тебя это еще одно ответственное задание, девочка.
* * *
Из Чикаго во второй половине дня уходил поезд, которому его постоянные пассажиры в знак особого почтения присвоили название «Вечерний экспресс». Он славился своим вагоном-рестораном, некоей комбинацией кабака и клуба. Проводник, занимавшийся моим багажом, посоветовал мне пораньше заказать столик, ибо у пассажиров этого поезда в обычае пребывать там все время своего пути. Ресторан обслуживала фирма «Шампэйн-Урбана».
Я послушалась, пришла туда пораньше, и мне сразу же показалось, что я попала в мужской клуб. Все его члены немедленно устремили свои взоры на незваную гостью. Настороженность однако исчезла, как только ко мне подошел метрдотель. Он вовремя спас меня от возможных последствий вторжения в заповедную зону. Улыбчивый темнокожий мужчина с золотым зубом, облаченный в белоснежный, туго накрахмаленный китель, заботливо подвел меня к столику у окна, сервированному на две персоны. Он справился, какое место я предпочитаю — по ходу поезда или наоборот. Я выбрала первое, ибо жаждала полюбоваться закатом в прериях. Порой я тосковала по этому величественному зрелищу.
Я заказала бурбон по-пресвитериански.
— О, разумеется! — воскликнул метрдотель с нотками ностальгии в голосе, словно сам давно не отведывал этого коктейля.
Обслуживание в ресторане было образцом внимания и вежливости, что заставило меня на некоторое время забыть грубость черных, с которой давно уже пришлось свыкнуться в Америке. Бурбон был отличный, «Старый Тейлор». Официант ловко отвернул пробку на миниатюрной бутылочке и тут же открыл эль и содовую. Я давно не пью бурбон, а эль покупаю лишь для того, чтобы приготовить ветчину, но мой отец любил эту смесь бурбона, эля и содовой. Ее запах на мгновение вернул меня в один из воскресных вечеров в гостиной нашего фермерского дома. Вкус коктейля, сдобренного воспоминаниями, показался особенно приятным.
Я поймала себя на том, что ищу знакомые лица среди тех, кто возвращается домой. Слова «американская готика» годны для любого из поколений американцев. Вилы, пожалуй, были уже пережитком, а рубахи без ворота вышли из моды, но суровые лица на крепких шеях, напоминающие частокол, столь же долговечны как равнины под небом. Я мысленно представляла, какое у каждого из моих земляков хозяйство, и чем он занимается, представляла их жен, и гадала про себя, почему я не стала женой одного из них, а предпочла взять в мужья археолога, с которым случайно познакомилась в бомбоубежище в Израиле. Разумеется, я не искала ответа на этот вопрос, но тем не менее постоянно задавала его себе в самых разных обстоятельствах.
