В известной песенке о юноше говорится, что у него в кармане луна. А в кармане Альфреда Джоба было две. Два полумесяца. Серпы ведьм. Мистер Джоб любовно поглаживал их кончиками пальцев, шагая по причалу к городу.
В такое утро разве что провидец мог думать о страхе и смерти. Маленький островной городок Марапаи сверкал в лучах ясного тихоокеанского солнца. Юго-восточный ветер присмирел на два месяца, предшествовавших смене сезонов, и теперь лишь слегка колебал серые макушки казуарий и выгоревшие зеленые занавески на террасах бунгало. Тростниковые юбки бились об икры девушек-папуасок, и поверхность гавани была испещрена клинышками рыбацких лодок.
Но хотя этим утром Марапаи казался беззаботным и радостным, было в нем что-то зловещее. Страх и смерть нередко захаживали сюда. Местные старики помнили времена, когда это было обычным делом, и не особенно удивлялись, когда Марапаи вновь являл свой прежний, жестокий и пугающий, нрав. Этого можно было ожидать, потому что, несмотря на свою беспечность, он все же был городом дикарей. Условиям, на которых белые люди пришли сюда, чтобы приручить эту дикую землю, следовали не всегда. Теперь что-то от белых людей (к несчастью, поговаривали некоторые) было и в молодых папуасах, которые бежали от деревенской жизни, носили рубахи и шорты, наигрывали народные мелодии на гитаре и ночь напролет дулись в карты.
Но, похоже, здесь действовали и другие, злые и своевольные, силы. Часто случалось так, что в проигрыше оказывался белый человек.
Он вдруг ловил себя на том, что перенимает вкусы и черты, о которых ничего не знал. Внутри восставала и брала верх скрытая натура. Люди, которые были знакомы с ним на юге, едва узнали бы его, потому что он инстинктивно понимал тщетность следования правилам поведения, заложенным в краях, где цветы маленькие и тусклые, птицы неприметные, а моря холодные. Некоторые находили здесь сносную замену прежней жизни, а некоторые теряли рассудок.
Конечно, происшедшее (все началось в то утро мистера Джоба и его полумесяцев) не очень поразило жителей Марапаи. Все соглашались, что это кошмарно, чудовищно, ужасно. Но все же могли поверить и понять, потому что всегда ожидали чего-то подобного от страны, в которой жили. Южане же, когда узнали правду — или часть правды, которую им позволили узнать, — отнеслись к ней с недоверием. Они не желали признавать случившееся. И отчасти были правы. Такое могло произойти только здесь.
Альфред Джоб находил в Марапаи особую прелесть. Он только что провел четыре месяца в джунглях, и этот примитивный маленький городок с пятнадцатью сотнями белых казался ему большим городом. Сиднеем, Лондоном, Нью-Йорком — цивилизацией. Здесь были холодное пиво и кино, и белые женщины, и он приветствовал его со всем пылом своей животной натуры. Старый добрый Марапаи! Старый добрый Марапаи! Но кино, женщины и пиво подождут. У него есть дело поважнее.
Он дошел до конца причала, остановился и окинул взглядом таможенные склады. Белых видно не было. Посреди дороги стоял без дела полицейский, да в тени одного из домиков сидели на корточках полдюжины местных жителей. Один из них расчесывал огромную копну волос длинным зубчатым гребнем.
Джоб окликнул полицейского:
— Эй! Ты! Ты, черный ублюдок! Иди сюда, кому говорят!
Парень не был черным, он был смуглым, с красивым малайского типа лицом. Он нерешительно двинулся вперед.
Что за сброд эти проклятые, никчемные дикари! Человека убьют, ограбят, а они будут стоять и пялиться. Джоб подавил гнев. Туземцы вызывали у него инстинктивное желание ударить. Он родился слишком поздно и принадлежал к менее сдержанному поколению. Теперь появился закон, запрещающий бить туземцев. Дело принимало скандальный оборот. Но он должен держать себя в руках, сказал он себе. Следует разыгрывать свои карты осторожно. У него не должно быть неприятностей в Марапаи.
— Государственное управление. Дом-бумага. Где он сейчас? Все там же? — «Дом-бумага» — так называли управление местные жители, но папуас либо не понял, либо на него напала немота. Он таращил глаза и казался сбитым с толку.
Джоб обругал его и угрюмо зашагал мимо таможенных сараев. Он не был в Марапаи со времен войны и то здесь, то там замечал следы разрухи. Разбомбленные дома еще не снесли, а пристань была завалена грудами ржавого хлама. Потом он вспомнил, что все государственные конторы сгорели, что, по его мнению, было и к лучшему. Он надеялся, что сгорели и его документы.
Вокруг было все так же много папуасов, но уже более цивилизованных. Мужчины были одеты в цветные ситцевые рами или в шорты и рубахи; только женщины до сих пор носили традиционные травяные юбки. Их было даже больше, чем обычно, целые толпы. Жаль, мало их убили. Несправедливо, что должны умирать хорошие белые парни, чтобы здесь потом шатались эти никчемные ниггеры.
Он пошел по портовой дороге, ведущей из города к другому краю гавани, где до войны находились конторы. Было логично предположить, что их заново отстроили на прежнем месте. Дорога спускалась к пляжу, где на песок были вытащены полдюжины лодок. Чувствовался запах горелой копры. Джоб потянул носом воздух и сплюнул, потом попробовал остановить джип, но тот прогромыхал мимо. Через несколько минут рядом с ним притормозила машина, из нее высунулся белый полицейский и спросил:
