Смерть и «Радостная женщина» - [2]

Говорила она отчетливо, искренне и непосредственно и к тому же любезно, эта вежливость смутила его еще больше, чем ее экстравагантные эскапады. Она не была ни пьяна, ни хотя бы навеселе. Стоило ей только заметить его, и она сразу же заговорила с ним так, как воспитанный ребенок разговаривает с незнакомым человеком. И куда только подевались ее веселость? Она с виноватым видом смотрела на него большими фиолетовыми глазами, темными под сенью длинных, гладких светло-каштановых волос, и, когда поняла, с кем предстоит иметь дело, выражение ее лица не изменилось. Доминик привык видеть на лицах более взрослых собеседников эдакую нарочитую милостивую снисходительность, но Китти продолжала смотреть на него настороженно-любопытным, вежливо-обходительным взглядом ровни и сверстника.

Он словно язык проглотил и не знал, что бы такое сказать, чтобы не опростоволоситься, и как выпутаться из неловкого положения. Возненавидев себя и покраснев до корней волос, он стоял, потный от стыда, и жалел, что не пошел домой сразу же, жалел, что вечер недостаточно темен, и хотел, чтобы эти дураки там, наверху, перестали глупо ухмыляться, а еще лучше — проваливали бы прочь.

— Ты можешь бросить ее мне, — просто предложила Китти. — Я сумею поймать, не волнуйся.

Так и вышло. Он тщательно рассчитал расстояние и подбросил туфельку. Она вытянула руки и легко подхватила ее, будто пушинку терновника, потом подняла над головой, чтобы показать ему. Этот жест напоминал то ли приветствие, то ли прощальный взмах. Затем Китти наклонилась, чтобы надеть туфельку на ногу. Вот, собственно, и все. Один из молодых людей обнял ее, и Китти позволила ему увести себя в танцевальный зал. Она оглянулась лишь однажды; взор ее выражал нежелание уходить и сожаление, как если бы она понимала, что непоправимо смутила покой души ближнего своего, застав его врасплох. Овальное лицо с чистыми благородными чертами, оттененными блестящими волосами, казалось теплым, как янтарь; темные продолговатые глаза смотрели с грустной озабоченностью. Прежде Доминик ни разу не видел такого печального взгляда. Мгновение спустя она исчезла из виду.

Но это не помешало ей сопровождать Доминика домой и еще несколько месяцев смущать его покой и влиять на отношения Доминика с ближними. В школе его успеваемость резко упала, на футбольном поле координация движений вконец расстроилась. Поговорить о Китти ему было не с кем. Лучшие друзья своими беззлобными шуточками превратили бы его жизнь в кошмар; родители тоже исключались: мать все-таки была женщиной, и он инстинктивно чувствовал, что не стоит говорить с ней о другой женщине, поскольку она — естественная соперница матери в борьбе за сердце сына. Отец же был мужчиной, достаточно привлекательным и достаточно молодым, чтобы в какой-то степени составить соперничество самому Доминику. Но даже если бы мальчик захотел излить им душу, он не знал бы, что сказать: ведь Доминик и сам толком не понимал, что с ним происходит.

В четырнадцать лет любовь способна ошеломить. Главным образом — потому, что она еще никак не осознается. Но в этом отношении Доминик оказался на высоте: аппетит ему не изменил, скорее, даже возрос, спал он хорошо; происходящее с ним переживал чаще радостно, несмотря на все треволнения, и в общем и целом со своим затруднением справился. Когда более года спустя он снова увидел эту девушку, Доминик уже снова был первым учеником в классе, рьяно увлекался спортивными машинами и приставал к отцу, чтобы тот позволил ему прибрести мотоцикл, как только он станет достаточно взрослым. Доминик уже почти забыл, как выглядит Китти. Он так и не выяснил, кто она такая, да, впрочем, и не пытался, ибо любое наведение справок в некотором смысле означало бы измену самому себе. Она оставалась для него просто Китти, воспоминанием о нелепой меланхолической красавице, уже исчезающим во мраке забвения.

Вторая их встреча состоялась осенью, в последнюю неделю сентября, когда в Комербурнскую школу прибыла передвижная установка по переливанию крови. Доминик тогда задержался из-за футбольной тренировки, а после душа вспомнил, что ему нужно просмотреть кое-какие материалы для сочинения по истории, и потому проторчал еще час в библиотеке. Когда он брел по парадному двору к боковым воротам, уже стемнело, и он увидел, как к гимнастическому залу подкатил медицинский фургон, из задних дверей которого выбралась медсестра и трусцой поспешила к зданию, неся в руках бумаги и оборудование. Эти заезды случались раз в квартал, и прежде он никогда не обращал на них ни малейшего внимания. Так было бы и на сей раз, кабы не бордовая спортивная машина «карманн-гиа», свернувшая в тесный закуток позади фургона. Увидев ее, Доминик остановился. От изящества и компактности машины у него перехватило дух. Но тут открылась дверца, и он, с трудом оторвав глаза от этих целомудренно-породистых линий, решил все-таки посмотреть, что за счастливец владеет ею. Однако мгновение спустя он забыл даже об этой красавице-машине. Из салона показались длинные изящные ноги, и по бетонной дорожке к двери спортивного зала медленно прошествовала девушка. Судя по ее облику, она вдруг засомневалась, туда ли она попала. Этой девушкой была Китти.