Смерть Хорна. Аккомпаниатор - [93]

— А я никогда не пел. Я только аккомпанировал на пианино. Но я и на пианино больше не играю.

Человек за письменным столом одобрительно кивнул. Взяв у Даллова документы, он просмотрел их, продолжая разговор:

— Правда не играете? Это подтверждает мою точку зрения. На прошлой неделе я поспорил с нашим директором, действительно ли тюремное наказание перевоспитывает человека, исправляет его, делает лучше. Директор сомневался. Для него смысл наказания в самом наказании, и только. Он не верит в исправление. Вот удивится, когда я вас ему представлю. Вам кажется все это странным, господин Даллов? Видите ли, для консервного завода тут отнюдь не теоретический вопрос, а самый что ни на есть практический. Знаете, сколько процентов наших рабочих пришли сюда после тюрьмы?

Даллов увидел, как его страховой полис подрагивает в руках багроволицего кадровика. Алкоголик, подумал он. Интересно, сколько процентов тут алкоголиков?

— А кем вы до этого работали в университете? — поинтересовался кадровик. — Тоже шофером? Тут неразборчиво написано.

— Я историк, — сказал Даллов. — Сначала был студентом, потом научным работником. — Заметив разочарование кадровика, он совсем уж некстати добавил: — Я занимался девятнадцатым веком, началом рабочего движения.

Кадровик неприязненно бросил документы на стол.

— Вот как, — только и сказал он.

Потом он собрал документы и передал их Даллову.

— А почему бы вам не попробовать устроиться в университете? Нам историки не нужны. Вот через три года — тогда другое дело. У нас будет двадцатипятилетний юбилей завода. Вы смогли бы помочь нам подготовить альбом. Так что заходите через три года, если вас это заинтересует. Получите от меня все необходимые материалы.

— Мне хотелось бы устроиться шофером. Историей я не хочу больше заниматься.

— Ах, так вы бросили прежнюю профессию? Да, на вас наказание повлияло довольно странным образом. Вот уж наш директор подивится, если узнает об этом. Что же вы еще бросили?

— Я хочу устроиться шофером, — резко оборвал его Даллов. — Нельзя ли ограничиться этой темой?

Кадровик откашлялся и сочувственно улыбнулся.

— Жаль, но предложить ничего не могу, — сказал он наконец. — Нам сейчас не нужны шоферы. Обратитесь куда-нибудь в другое место.

— Но ведь у заводских ворот… — возразил было Даллов.

Кадровик перебил его:

— Это объявление устарело. Я сейчас же распоряжусь о замене.

Он встал, подошел к двери, распахнул ее. Даллов тоже поднялся, однако на пути к двери остановился и спросил.

— Может, у вас есть для меня что-нибудь другое? Вам же нужна рабочая сила?

Зайдлер или Зайслер огорченно качнул головой.

— Жаль, но нам больше ничего не нужно. У нас всего достаточно.

— Вам повезло, — съязвил Даллов.

— Верно, — отозвался кадровик. — Желаю удачи.

У заводских ворот Даллов взглянул на деревянный щит с объявлением о найме, перечитал, рабочие каких специальностей нужны заводу. Увидев вахтера, он направился к нему, но потом повернулся и вышел из ворот, ничего не сказав вахтеру.

В тот же день он побывал на игрушечной фабрике и в книжном коллекторе, но и тут внезапно шоферы больше не требовались.

Уже на следующий день ему пришлось заставлять себя ходить по предприятиям в поисках работы. Через три дня он решил звонить в отдел кадров, прежде чем идти туда и спрашивать, нужен ли там шофер. Но его попытки оказались всюду безрезультатными, ему везде отказывали и объясняли, что вакансий нет, а по телефону, мол, ему дали ошибочную справку, после чего все эти походы и разговоры стали Даллову невыносимы. Он заметил, что чувствовал себя все неувереннее и начал робеть, говоря с секретаршами. Он пытался держать себя в руках, но не мог скрыть растерянности. Вскоре он уже стал ждать очередного отказа, едва появившись на пороге отдела кадров. Беседа длилась зачастую лишь несколько минут, однако потом он чувствовал себя совершенно обессиленным, как от долгой и тяжелой работы.

В начале второй недели поисков у него хватало сил не больше, чем на два предприятия за день, но через два дня даже это стало ему невмоготу — уже после первого же отказа он ехал домой, бросался в кровать и тут же засыпал.

Он пытался выяснить, почему ни одно из предприятий не брало его на работу, хотя все они искали шоферов и по телефону их кадровики выражали живейшую заинтересованность. Но в ответ он слышал лишь извинения и разного рода сожаления, а также почти неприкрытые отговорки, которые вначале злили его, а потом вселили в него неуверенность. Его беспокоило то, что он никак не мог понять истинную причину неизменных отказов.

Сперва он предполагал, что кадровиков смущает его судимость, поэтому они и не берут его шофером, но затем он отбросил эту мысль, так как стоило ему с отчаяния заявить в беседе с тем или иным кадровиком о своей догадке, как его тут же засыпали цифрами, которые доказывали, что никто не питает никаких предубеждений к лицам, отбывшим заключение, наоборот, их охотно берут на работу, так как они проявляют себя с наилучшей стороны. Просто, к сожалению, в телефонной справке была допущена ошибка и шоферы предприятию не требуются.

Порой ему мерещился целый заговор. Странные и подозрительные совпадения в отказах и мотивировках вроде бы подтверждали его догадку, однако он не только не решался заикнуться об этом, но и всячески гнал от себя подобную мысль. Однако он не раз вспоминал Шульце и Мюллера, предполагая, что каким-то образом они тут замешаны, хотя убедительных доводов в пользу своих подозрений он так и не смог найти. Более того, он побаивался обнаружить у себя симптомы мании преследования, поэтому гнал от себя подобные мысли.