Смерть Хорна. Аккомпаниатор - [94]

В конце апреля он прекратил поиски. Он почувствовал немалое облегчение, когда, приняв ночью такое решение, проснулся утром свободным от необходимости участвовать в недостойной игре, где его унижали, пичкали ложью и отговорками.

Его спокойствие отравляла лишь мысль о том, что денег ему хватит самое большее на год, а что он будет делать потом — это он представлял себе еще хуже, чем месяц назад. Но год — долгий срок, сказал он себе, за это время может произойти немало перемен. Поэтому беспокоиться сейчас преждевременно и глупо.

Он много думал о себе. Только теперь он осознал, насколько глубоко задели его безрезультатные поиски работы. За эти полмесяца с ним случилось что-то такое, чему он энергично и успешно сопротивлялся два тюремных года. А вот сомнительные, необоснованные, подозрительные отказы доконали его. Он жалел себя, это было ему противно, но в то же время чем-то приятно, отчего он и не мог подавить это чувство жалости.

Он подумывал навестить Эльку, но отбросил эту мысль, опасаясь, что к Эльке его толкала именно жалость к самому себе. Ему не хотелось плакаться, не хотелось, чтобы она его утешала.

Он твердил себе, что должен справиться со своими проблемами сам. За последние две недели он несколько раз бывал у Эльки. Дважды оставался на ночь и спал с Элькой на коротком матрасе за шкафом в коридоре. Утром он вставал с ней и ребенком, они вместе завтракали и выходили из дома. Он рассказывал Эльке о своих поисках работы, но она то ли не понимала его, то ли не верила в серьезность его намерений.

— Если ты действительно хочешь работать, то почему только шофером? — спросила она однажды.

— А почему бы и нет? — ответил он. — Профессия не хуже других.

— Вечно одно и то же, — сказала она, помогая дочке надеть пальто, — когда мужчины говорят о работе, видно, что взрослеть они не собираются.

Даллов нежно коснулся ее спины, шеи, потом нагнулся к девочке, чтобы засунуть ее ручку в рукав пальто, и спросил:

— А какая разница? Неужели женщины говорят о работе иначе?

Она надела дочери шапку, завязала ее. Потом взяла дочку на руки, протянула ее Даллову и сказала:

— Вот какая разница.

Даллов рассчитывал на другой ответ, поэтому, чтобы ничего теперь не говорить, обнял Эльку, поцеловал ее и девочку в лоб. Удивительно практичная женщина, подумал он, тем более не стоит ее донимать моими проблемами, у которых попросту нет решения.

Он проводил их до трамвайной остановки, на прощание пообещал Эльке вскоре снова зайти.

— Только позвони мне сначала на работу, — попросила она, — чтобы я знала, ждать ли вечером гостей.

В тот день, когда Даллов решил прекратить поиски работы, он, не дожидаясь вечера, пошел в кафе, где работал Гарри. Там он подсел поближе к еще закрытому бару, заказал рюмку водки и кофе. Когда официант принес их, Даллов попросил позвать Гарри.

— Он сидит наверху с шефом, — сказал тот с недоброй усмешкой. — Проверяют счета.

Даллов принялся разглядывать публику. За круглым столом возле пианино, как всегда, сидели художники и профессора Высшей школы изобразительных искусств; громкоголосые и самодовольные, они нахально пялились на проходящих мимо женщин, часто и оглушительно хохотали, отчего остальные посетители умолкали и поворачивали головы к этому единственному круглому столу.

Даллов знал их по прежним временам, еще до тюрьмы. Они приходили сюда регулярно, ежедневно между тремя и пятью часами, пили кофе и шампанское за столом, который оставляли специально для них; они вели себя довольно развязно и шумно, но официанты их любили за щедрые чаевые. По мнению Даллова, они были на зависть довольны собой и всем миром.

Выпив водки и кофе, Даллов повторил заказ вновь появившемуся официанту. Он чего-то ждал, хотя сам не знал, чего именно. Он давным-давно открыл для себя, что проще всего и лучше всего ждать в кафе: тут незаметно летят часы, а с ними проходит и томительное, мучительное, гнетущее чувство ожидания чего-то, что никогда не сбудется, ибо этого вообще не существует.

Через час из кухонной двери появился Гарри. Махнув Даллову, он подошел к круглому столу, чтобы поздороваться за руку с каждым из сидящих там мужчин. В своей обычной позе официанта, спина чуть согнута, голова склонена, кончики пальцев левой руки опираются о стол, он проговорил с ними несколько минут. Он пошутил с ними, затем знаком подозвал другого официанта, попросил присмотреть и за его клиентами. Тот нехотя согласился, после чего принес пива. Рядом со стаканом он поставил на стол пустую тарелку с ножом и вилкой, поскольку пиво тут подавали только к горячему блюду и пустая тарелка со скрещенными ножом и вилкой позволяли в обход запрета приносить пиво своим постоянным клиентам.

— Долго он не протянет, — сказал Гарри и скривил рот, изображая сожаление. Он имел в виду своего шефа. — Тут теперь зарабатывают только официанты и повар, а старику приходится даже приплачивать из своего кармана. Теперь он начинает экономить даже на заказе продуктов. Это конец.

Гарри залпом выпил пиво и закурил сигарету.

— Самое позднее через полгода придется ему продать кафе, — добавил он. — Нам теперь даже зарплату своевременно не выплачивают, только аванс. Шеф уже покойник, но признавать этого не желает.