Следы на воде - [71]

Он подходит со спины и обнимает меня за плечи:

– Siamo ormai tutti e due prigionieri di questa città79. По-русски (я помню, ты мне говорила) слово «город» мужского рода. А по-итальянски город – она, женщина, верно?

Я (сквозь слезы):

– Sì. Io e tе… bello lo stesso80.

Он (немного помедлив, глядя в окно):

– Ты, наверное, никогда не видела Венецию с такой высоты… Только тогда, на Сан-Джорджо.

– Да.

Тогда, в лифте на колокольню Сан-Джорджо, двенадцать лет назад, старенький падре спросил, давно ли мы поженились, а на смущенный ответ, что нет, падре, мы не женаты, задумался.

– Странно… Я венчал столько пар. Я никогда не ошибаюсь.

Если бы я это увидела в кино или прочла… Как дорого я дала бы сейчас, чтобы все или хотя бы что-нибудь из этого не было документальной, неотменяемой правдой, чтобы хоть что-то я придумала или добавила для красоты… Силуэт Франческо, забивающего досками окно. Шелест дождя.

Спускаемся двумя этажами ниже и останавливаемся у дверей прежней квартиры.

– На самом деле у меня остался ключ. Хочешь войти на минутку?

Входим. Пустая темная квартира. Здесь я спала, здесь стоял контрабас, здесь он варил кофе.

Он протягивает руку куда-то в темноту и достает огромную раковину.

– Отнеси девочкам. Дай им перед сном. Скажи, что там море и плывет пиратский корабль. Да, и вот зонтик. Чтобы вы не промокли по дороге из школы.

Он запирает квартиру. Они спускаются по лестнице. Она протягивает руку, чтобы открыть дверь парадного. Он мягко останавливает.

– Подожди. Мы, может быть, больше не увидимся.

Целует в щеку. Потом в лоб. Потом опять в щеку. Провожу рукой по его волосам.

Выходим на улицу. Молча доходим почти до моста Академии. На Санто-Стефано он вдруг не выдерживает и достает из кармана мобильный телефон:

– У меня теперь тоже есть такой.

Перехватываю:

– У меня тоже. Запиши номер.

Это было лишнее. Но он записал мой номер и немедленно его набрал. Мобильный зазвонил, и на экране высветились цифры.

– Ну вот. Теперь и у тебя есть мой телефон. Мы будем просто встречаться, пить кофе – вот увидишь.

Они потерянно смотрят друг на друга.

Он выпрямляет заржавевший зонтик, открывает его и протягивает мне. Беру и, не оглядываясь, бегу забирать детей из школы. Перебегаю мост и оказываюсь на каком-то совсем другом берегу.

Я пишу эти строчки много жизней спустя. В нескольких шагах от меня по-прежнему стоит большой клетчатый зонтик. А у детей на столике около кровати лежит раковина, и в ней шумит твое море и качается синяя лодка.

O, Signore, fa di me

uno strumento della Tua Pace:

Dove è odio, fa ch’io porti l’Amore,

Dove è offesa, ch’io porti il Perdono,

Dove è discordia, ch’io porti l’Unione,

Dove è dubbio, ch’io porti la Fede,

Dove è errore, ch’io porti la Veritа,

Dove è disperazione, ch’io porti la Speranza,

Dove è tristezza, ch’io porti la Gioia,

Dove sono le tenebre, ch’io porti la Luce.

Maestro, fa che io non cerchi tanto

Ad esser consolato, quanto a consolare;

Ad essere compreso, quanto a comprendere;

Ad essere amato, quanto ad amare.

Poiché, è dando, che si riceve;

Perdonando, che si è perdonati;

Morendo, che si risuscita a Vita Eterna

Господи, сделай руки мои орудием Твоего мира,

и туда, где ненависть, дай мне принести Любовь,

и туда, где обида, дай мне принести Прощение,

и туда, где рознь, дай мне принести Единство,

и туда, где заблуждение, дай мне принести Истину,

и туда, где сомнение, дай мне принести Веру,

и туда, где отчаяние, дай мне принести Надежду,

и туда, где горе, дай мне принести Радость,

и туда, где мрак, дай мне принести Свет,

Помоги мне, Господи,

не столько искать утешения, сколько утешать,

не столько искать понимания, сколько понимать,

не столько искать любви, сколько любить.

Ибо кто отдает – тот получает,

кто забывает себя – вновь себя обретает,

кто прощает – тому прощается,

кто умирает – тот воскресает в Жизни Вечной.

Ибо мой Бог – Бог пробелов и полей,

Бог Слова, а не Буквы,

Бог смысла, а не правил, семантики, а не грамматики,

Мой Бог – Бог совершенного вида несовершенного глагола,

Это Бог сочинительной, а не подчинительной связи,

Это Бог «ибо», а не «если – то»…

Мой Бог – это Бог глаголов жизни вечной.

Бог действительного страдательного залога,

Бог настоящего времени,

Бог второго, а не третьего лица.

Мой Бог – не Бог лингвистов и писателей,

Мой Бог – это Бог Авраама и Иакова, Бог Франциска Ассизского и рыбака Франческо, Бог Мартина Бубера и матери Марии, Бог Паскаля и Бонхеффера, Бог Александра Меня и Ежи Попелюшко, Бог Лёвы и Гиты, Иоанна Павла Второго и митрополита Антония, Бог Ксюши и Саши, Бог о. Георгия и брата Роже, Бог Габриадзе и Норштейна, Бог Иры и Гали…

Мой Бог – это наш Бог…

И даже проще.

Разве Тебя иного не знаю.

Мой Бог – это Ты, Господи.

Ты же испытал меня и знаешь. Ты знаешь, когда я сажусь и когда встаю; Ты разумеешь помышления мои издали. Иду ли я, отдыхаю ли – Ты окружаешь меня, и все пути мои известны Тебе. Еще нет слова на языке моем, Ты, Господи, уже знаешь его совершенно. Сзади и спереди Ты объемлешь меня и полагаешь на мне руку Твою. Дивно для меня ведение Твое – высоко, не могу постигнуть его! Куда пойду от Духа Твоего, и от лица Твоего куда убегу? Взойду ли на небо – Ты там; сойду ли в преисподнюю – и там Ты. Возьму ли крылья зари и переселюсь на край моря – и там рука Твоя поведет меня, и удержит меня десница Твоя. Скажу ли: «Может быть, тьма скроет меня, и свет вокруг меня сделается ночью»; но и тьма не затмит от Тебя, и ночь светла, как день: как тьма, так и свет. Ибо Ты устроил внутренности мои и соткал меня во чреве матери моей. Славлю Тебя, потому что я дивно устроен. Дивны дела Твои, и душа моя вполне сознает это. Не сокрыты были от Тебя кости мои, когда я созидаем был в тайне, образуем был во глубине утробы. Зародыш мой видели очи Твои; в Твоей книге записаны все дни, для меня назначенные, когда ни одного из них еще не было. Как возвышенны для меня помышления Твои, Боже, и как велико число их! Стану ли исчислять их, но они многочисленнее песка; когда я пробуждаюсь, я все еще с Тобою. Испытай меня, Боже, и узнай сердце мое; испытай меня и узнай помышления мои; и зри, не на опасном ли я пути, и направь меня на путь вечный. И дождись меня. Я вернусь. И снова, как в детстве, выйду на белое поле. Выйду к Тебе навстречу из рая-сада, который от Тебя же достался нам в подарок. Где все пустило корни, и многое взошло, а кое-что – Бог даст – даже принесет плоды (Ты ведь дашь, правда?). Где еще многое только обещает быть, но уже сейчас здесь жизнь, и жизнь с избытком. Здесь играли, пили чай и разговаривали. Здесь молчали и всматривались друг в друга. Здесь лежит белая загрунтованная доска, на которой уже просматривается белая птица. И нет в этом саду незначительного, а есть то, что должно прорасти – семена и корни. Отсюда уезжают и сюда возвращаются. И всякий раз Москва благословляет на прощание, а Венеция обнимает при встрече. Словно кто-то готовит эту встречу и развязывает какой-то узел внутри. И каждый раз, распаковывая чемоданы, снова и снова, будто впервые, не обнаруживаешь того главного, что все время вроде бы возишь с собой и все время теряешь. И снова нигде не видно. А ведь точно был. Открываешь молнии, застежки, карманы. Перебираешь вещи, мысли, чувства. Вот уже все полностью разобрано: опыт – тут, а смысла нет. Ты же знаешь помышления мои издали. Где он? Может быть, в ряби на воде канала? В пении птиц? В щебете детских голосов, доносящихся из окон школы Данте Алигьери? В переливчатых позывных скайпа с того конца земли? В звуках клавесина и детской скрипки? В Катиных ирисах в нашем саду, которые тянутся к апрельскому небу? В виноградной лозе? В моих красках и кисточках? В сетях и сапогах у калитки? Или там, в обрезках цветной бумаги и карандашах, разбросанных по белой больничной простыне, в трубочке, соединяющей инфузомат с катетером? В голубизне венецианского неба или в голубых глазах двухлетней девочки из детского дома? В белых ленточках и шершавой ладони незнакомого человека, берущего тебя за руку на Садовом кольце, или в белоснежной улыбке «Ciao, cara!»