Следы и тропы. Путешествие по дорогам жизни - [120]

Эберхарт сказал, что всякий раз, когда люди сомневаются в его приверженности той жизни, которую он выбрал, или высмеивают его путешествия, он снимает обувь и показывает им свои ноги.

– Можешь представить, каково это – вырвать ногти с корнем, а затем почувствовать, как пальцы обливают кислотой, чтобы ногти не выросли снова? – спросил он. – Представляешь, каково это? Думаешь, это просто шутка?

* * *

Вернувшись домой, я стал следить за продвижениями Эберхарта, читая записи в его онлайн-дневнике, которые он время от времени публиковал. Одним вечером он добрался до конца своего пути во Флориде, где опустился на колени у фонаря и прочитал молитву благодарности. Он сказал мне, что это его последний долгий поход. Но следующим летом он прошел всю Орегонскую тропу, а позже – Калифорнийскую и Мормонскую тропы. Когда мы говорили в последний раз, он сказал, что собирается пройти по тропе Пони-экспресс от Миссури до Калифорнии. Он шагал и шагал, пока его несли ноги.

Один из любимых поэтов Эберхарта, Роберт Сервис, написал:

Как много путей в этом мире, истоптанных множеством ног;

И ты, по пятам за другими, пришел к развилке дорог.

Путь легкий сияет под солнцем, другой же – тосклив и суров,

Но манит тебя все сильнее Пути Одинокого зов.

Порою устанешь от шума, и гладкий наскучит путь;

И ты по нехоженым тропам шагаешь – куда-нибудь…

Путь часто в могилу ведет – не забудь; всегда он к страданьям ведет;

Усеяли кости друзей этот путь, но все же тебя он влечет.

А после – другим по костям твоим идти предстоит вперед.

С друзьями распрощайся ты, скажи любви: прощай;

Отныне – Одинокий путь, до смерти, так и знай[26].

Ханьшань тоже искренне писал не только о прелестях, но и о тяготах простой жизни. Он жалел свое бренное тело, которое тосковало по чудесной еде, оставшейся в прошлом (жареной утке, свиных щечках, парном поросенке с чесноком), и оплакивал умерших друзей. Как и Эберхарт, он покинул своих жену и сына, чтобы бродить на свободе. Отголоски этого решения слышны во всех его сочинениях: он с любовью вспоминает «агуканье» маленького сына и видит во сне, как возвращается к жене, которая его больше не узнает. Горькие сожаления омрачают даже самые светлые его воспоминания. «Разве мог я узнать в тени сосен, что скоро буду сидеть, обхватив колени, на холодном ветру?» – писал он.

Читая эти строки, я думал об Эберхарте, который накануне восьмидесятилетия спал на твердой земле. («О мое старое, костлявое, измученное артритом тело, – писал он в своем дневнике одной холодной ночью в пустыне Западного Техаса. – Скоро я услышу его жалобы, можно в этом не сомневаться».) Вот что остается, когда рассеивается туман романтики. Такова цена свободы. С каждым годом одинокая, аскетичная жизнь становится все тяжелее. «Наверху, – писал Ханьшань, – тропа становится круче». И все равно он и не думал с нее сворачивать.

Я отправился на поиски Эберхарта, современного кочевника, чтобы посмотреть, какой стала бы моя жизнь, если бы я выбрал простоту, которую дает путешествие по длинной тропе. Шагая вместе с ним, я увидел плюсы и минусы жизни, сведенной к единой цели, ведь чем острее лезвие, тем более хрупок клинок. Эберхарт выбрал путь максимальной свободы, ради которого отказался от комфорта, товарищества и безопасности: ему приходится спать на земле, но спать при этом он может где угодно. Если он заболеет или получит травму, он вполне может умереть, но в таком случае он хотя бы умрет под открытым небом.

«Приятно быть свободным, – писал Олдос Хаксли, который, как и Эберхарт, годами не имел ничего, кроме автомобиля и нескольких книг. – Но должен признаться, что порой я жалею, что не сковал себя цепями. В такие моменты я мечтаю о доме, полном вещей, об участке земли с разбитым садом; мне кажется, что мне бы понравилось близко познакомиться с одним маленьким местом и его обитателями, которых я знал бы годами, всю свою жизнь. Но невозможно сочетать несочетаемое. Если человек желает свободы, ему приходится жертвовать преимуществами оков».

Иными словами, свобода имеет свои ограничения. Отказываясь от того, что Ханьшань называл «связями с миром», человек испытывает облегчение: он освобождается от работы, от необходимости постоянно поддерживать в порядке дом, даже от обязательств перед друзьями и родственниками. И все же не стоит забывать, что именно эти связи часто придают нашей жизни смысл и защищают нас от бед. Без жертв здесь не обойтись.

Даже если нам не нравится такой выбор, пристрастие этих людей к свободной жизни ставит перед нами тревожный вопрос: что для нас имеет наибольшую ценность? Есть ли в нашей жизни то, что нам столь же дорого, как Эберхарту и Ханьшаню дорога их свобода? И чего мы готовы лишиться, чтобы это заполучить? А с чем мы расставаться не готовы? И что это говорит нам о том, что на самом деле имеет для нас наибольшую ценность?

* * *

Старость приносит и другую свободу – свободу от сомнений, страхов и метаний юности. Старики могут обернуться назад и увидеть непрерывную последовательность собственных решений и сеть призрачных не-пройденных путей. Хайдеггер, обитавший в лесу философ, очарованный земной мудростью «полевой дороги» и «лесной дороги», подобным образом описывал собственную жизнь. За три года до смерти он написал своей подруге Ханне Арендт: «Глядя назад на весь путь, можно увидеть, что по дорогам нас ведет невидимая рука, и мало что, по сути, зависит от человека». Однако он смог сделать этот вывод только в ретроспективе. Судьба – оптическая иллюзия. С точки зрения тридцатилетнего человека вроде меня, жизненный путь все еще полон ответвлений и возможных тупиков.