Следы и тропы. Путешествие по дорогам жизни - [118]

Когда мы покинули магазин, солнце клонилось к горизонту. Мы пошли по обочине, надеясь найти сухое место для ночевки. Сначала мы осмотрели участок за стоящей на сваях пожарной частью, а затем – за кладбищем «Вход в долину». За могилами Эберхарт заметил небольшой островок виргинских дубов. Он ловко перепрыгнул через колючую проволоку и пригнулся, чтобы пройти под узловатыми ветвями.

– Красота! – крикнул он.

Дубы образовали тенистую рощу, устланную изящными шуршащими листьями. Мы быстро разбили лагерь и укрылись в своих нейлоновых коконах, спасаясь от тучи комаров. Я вспомнил слова Ламара Маршалла о том, что стиль Эберхарта «противоречит чертовой сути пребывания в лесу». Мы нашли уголок дикой природы, где мало кто вообще ночевал, и этот уголок был чудесен. «Человек с чистым сердцем и открытым разумом найдет природу в любой точке земли, – сказал поэт Гэри Снай-дер. – Планета – дикое место и всегда таким останется».

* * *

Концепция дикой природы, по мнению Уильяма Кронона, также иллюзорна. Он пишет, что дикую природу слишком часто считают райским уголком, где можно спастись от современного мира, – «tabula rasa, которая предположительно существовала до того, как мы начали оставлять свои следы в этом мире». Это наша фантазия и наш запасной план: мы прощаем загрязнение местных водоемов, пока Йеллоустоун остается в первозданном виде. «Представляя, что наш истинный дом находится в дикой природе, – пишет Кронон, – мы прощаем себя за дома, где живем на самом деле».

Но Кронон утверждает, что в отличие от понятия «природы», которое сужает наши представления о мире, понятие «дикой природы» может их расширить. В дикой природе мы видим мир поразительной сложности, который существовал до нас и всегда будет упорно противостоять нашим попыткам его упростить. «Напоминая нам о мире, который создавали не мы, – пишет Кронон, – дикая природа учит нас безграничному смирению и уважению при столкновении с другими существами и самой землей». (И этот урок, по мнению Кронона, «важен не только для людей, но и для (других) природных объектов». Таким образом, его «дикая природа» и «чувство сопричастности» Шелера оказываются, как ни странно, родственными понятиями.)

На ферме земля в узком смысле определяется тем, какую выгоду она приносит фермеру: он видит не более чем злаки, почву, грозовые тучи, вредителей и долги. Но определяющая характеристика дикой природы – ее необузданность: это земля, которую мы оставляем дикой. Дикая природа всегда была там, за забором, а не здесь, не дома. Она открыта всем и никому не принадлежит. Никто не может утверждать, что изучил ее полностью. Многие годы она служила домом всевозможным пророкам, исследователям, аскетам, отверженным, бунтарям, беглецам и чудакам. Одни, как Мьюр, считали ее священной; другие, как пуритане, находили ее ужасной. Но никто не может надеяться полностью постичь ее: она навсегда останется за пределами нашего понимания. Возможно, именно поэтому дикая природа, воспетая Торо, – «эта бескрайняя, неукрощенная, грандиозная Мать», – сумела сохранить свою необыкновенную силу в нашем секуляризованном и постнатуралистическом обществе. Хоть на заснеженной вершине, хоть в тенистой роще – в дикой природе и сам я, и Эберхарт, какими бы разными мы ни были, чувствуем, как на нас проливается всепроникающий свет.

В диких местах в голову приходят дикие мысли. Там мы прикасаемся к границам непознанного и позволяем другим живым существам жить по-другому. В конце своего очерка о дикой природе Кронон делает смелый вывод, что нам необходимо понять, как вдохнуть это чувство дикости в человеческий ландшафт – например, разглядеть дикую сущность деревьев у себя во дворе, – и переосмыслить свое представление о дикой природе таким образом, чтобы в ней нашлось место и для нас. По его мнению, следующий прорыв в нашем экологическом сознании произойдет, когда мы «отыщем золотую середину и включим все эти вещи, от города до дикой природы, в понятие „дом“».

* * *

Следующий день был моим последним с Эберхартом. Вскоре после рассвета мы вышли на дорогу и продолжили свой путь на восток. Раскаленные серые небеса давили на землю. Где-то горело болото. Слева от нас раскинулись просторные пастбища. На небольшой высоте над ними летал вертолет, распылявший химикаты. Справа, со стороны залива, надвигались мрачные грозовые тучи, которые тянули к нам свои серые щупальца.

Через десять миль, в терзаемом штормами городке Холли-Бич, я планировал сесть на попутку, чтобы вернуться в Хьюстон с группой датских туристов, за час преодолев все расстояние, которое мы прошли за три дня. Но тем утром конца путешествию было не видно, а ноги у меня болели. Непрерывная ходьба по ровной дороге утомляет тело так же, как работа на заводе. Каждый день одно и то же действие повторяется почти без изменений тысячи раз. Боль возникает в неожиданных местах: ноют задние поверхности коленей, подошвы ног.

Но Эберхарту все было нипочем. Он шел, ссутулившись и слегка подволакивая правую ногу, но его темп с самого начала был удивительно ровным: три мили в час, хоть засекай. Время от времени он останавливался, наваливался на треккинговые палки и встряхивал сначала одну ногу, а затем другую, чтобы расслабить мускулы. Днем, чтобы облегчить боль, он глотал горстями аспирин и мультивитамины.