Славен город Полоцк - [41]

— И я так давно говорил, — перебил его снова Ратибор, уяснивший, наконец, о чем говорилось в письме. — Много вреда от язычников нашей вере христианской. Глядя на них, люди князя не чтут, в церковь не ходят...

— ...По многу жен имеют, — добавил ехидно князь. Ратибор поперхнулся, умолк.

Альберт ссылается на то, продолжал Феодор пересказывать содержание письма, что разрешение проповедовать христианство между язычниками этого края было дано еще в 1186 году Мейнгарду князем псковско-новгородским. Из этого будто бы следует, что теперь князь полоцкий обязан помогать ему, Альберту.

— А по-моему, — не сдержался Феодор, — пусть лучше уезжает отсюда. Всяк пусть верует в того бога, который ему помогает. Уж немало насилий сотворили латиняне тут за 18 лет со времени появления Мейнгарда.

— Но и ливь не оставалась в долгу, — заметил князь и усмехнулся: вспомнил, как несколько лет назад ливонцы в битве изрубили преемника Мейнгарда — Бертольда. Впрочем, это мало что изменило. Каждую весну на побережье приезжали немецкие рыцари, опустошали страну, губили людей, подчиняя их латинству. Осенью же, когда рыцари возвращались домой, язычники разрушали их имения, били оставшихся проповедников, сами окунались в Двину, дабы «смыть» с себя крещение, и восстанавливали свои старые порядки.

Ввиду того, что оба немецких укрепления — замок Гольм и торговые склады Икскуль у устья Двины — оказались недостаточными, продолжал переводить Феодор, Альберт, дабы было немцам «где поставить свои ступни», строит ныне новый город при Двине, именем Рига. Там осядут немецкие колонисты, получат землю в лен[17]. Там же из немецких рыцарей образован орден Меча, утвержденный папой Иннокентием Третьим. Просит Альберт тех меченосцев чтить, а немецких купцов свободно по Двине пропускать.

— Так, — произнес князь, когда Феодор закончил и возвратил ему письмо. — Что отвечать будем?

Боярин медлил с ответом, а княжич нетерпеливо, ломким голосом воскликнул:

— Писать надо, что если не уберутся, то сгоним их.

Усмехнулся князь, усмехнулся боярин.

— Как на войну идти, не зная силы врага? — спросил князь. — А если он сильнее? Даже когда отваги станет — мысль про себя таи, пока не будешь готов... Значит, советуешь воевать? А ради чего? Дань вноситься мне будет ливью, как и прежде, — в том немчина клянется богом...

— Боги-то у нас разные, — заметил Феодор. — Клятвы одному не принимаются другим.

И тут князь спохватился:

— Повтори, как ты сказал. Каждый пусть верует в того бога, который ему помогает? А бог-то един.

— Един бог, — согласился Феодор, — да по-своему каждый его разумеет. Как докажешь, кто прав? Вот и говорю: бога в стороне бы оставить при таком деле, решать же его по-людски. И мы люди, и язычники. Неужели нам до них только и дела, что дань с них собирать? Да и дань усохнет, если немцы всех перебьют.

— Всех не перебьют, — вмешался в разговор боярин. — А нам за поганых подставлять головы ни к чему.

— Отвечать Альберту будем так, — произнес князь, прекращая споры. — «Мир тебе там, где сидишь, а ливь нашу не бий». Как скажешь, Владимир? — неожиданно обернулся он к сыну.

— Так само скажу: каждый веруй и молись, как знаешь, а других по-своему не силуй и кривды никому не чини. Не мечом слово божие насаждай, а словом же, — твердо отвечал княжич.

Вчера только он долго беседовал с Феодором о делах земных и небесных и был рад, что теперь князь предоставил ему возможность высказать свои взгляды.

Боярин поднялся.

— Ты князь, тебе и отвечать Альберту, — произнес он недовольно. — А спорить с немчиной нет у нас силы, и про ливь не стал бы ему ничего писать... А ризника сего стерегись, — неожиданно ткнул он пальцем в сторону Феодора. — С язычниками нас равняет, сам, значит, в душе язычник.

Феодор склонил голову. В присутствии князя он не смел спорить с боярином. Но тут вскочил Владимир, несдержанно бросил:

— Не тебе, боярин, моего Феодора судить. Он мой верный человек.

Князь топнул ногой, взглядом оборвал Владимира, заставил его сесть. Хоть и сам недолюбливал боярина, не понравилась ему горячность сына. Не понравилось и то, что княжич назвал своим «верным человеком», то есть другом, черного холопа.

Разгадал Феодор мысли князя. Низко склонился перед Владимиром, преувеличенно смиренно произнес:

— Спасибо, княжич, за великую милость к твоему холопу недостойному.

Князь Всеслав удовлетворенно хмыкнул: нет, этот выученик владыки знает свое место, пусть и впредь остается при Владимире.

4

К князю пришел купчина Киприй, грузный человек с густым голосом. На последнем вече его выбрали старостой от одного из концов города, и князь обязан был считаться с ним.

— Заступись, князь!

— Какая у тебя беда? — спросил Всеслав, не приглашая купца сесть.

— Не у меня одного, а у всего братства купеческого. Не вольно стало русским лодьям в Варяжское море ходить.

Да, князь уже слышал об этом. Нарушили немцы уговор, потому что с князем смоленским не поладили: тот, мол, не пропустил каких-то немчин на Днепр. Но тут князь ничего поделать не может. Со Смоленском Всеслав ни в мире, ни в войне, как и со многими другими русскими князьями, и просить о чем-либо Смоленск он не желает. А не получив свободы хождения по Днепру, немцы, известное дело, будут мешать судоходству по Двине, хотя он, Всеслав, и объявил своевременно, что в споре немцев со Смоленском ой стоит в стороне.