Славен город Полоцк - [40]

Владыка похвалил ответ, поблагодарил Феодора за мудрость. Ведь если ненавидеть человека за заблуждения, то он, владыка, должен был бы ненавидеть весь род людской. Ибо нет на свете людей безгрешных. Даже попы, случается, грешат: гонят зверя божия в лесу, принимают принос в божий жертвенник от иноземцев, от корчемников и волхвов, нудят нищих на работу к себе. Про бояр и говорить нечего — от живых жен женятся на других, ротятся в церквах, хитростью людей неволят... Потому ненавидеть надо недостатки людские, но не самого человека — творение божие...

Феодор и это внимательно выслушал, молчал, хотя не все, сказанное владыкой, мог принять без разъяснения.

Теперь, закончил владыка беседу, когда азарт нерассуждающей юности в душе Феодора погашен, он хочет поручить ему более ответственную службу, чем держание капи. Просил князь Всеслав прислать ему наставника к княжичу Владимиру.

— Разве я достоин сей чести? — не поверил Феодор.

— Я уже назвал князю твое имя, сын мой.

— Что ж, благослови, владыко. Твоему приказу я подчиняюсь.

— Помни однако, что будешь ныне часто боярина Ратибора зреть — у князя он по правую руку сидит. И самому тебе придется князю советы давать...

И, как несколько лет назад, ответил Феодор:

— Верь, отец святой: буду служить богу, и людям... и князю.

3

Кончился мор. Стали забываться немецкие корабли.

Князь часто осведомлялся об успехах сына, о его радении. Однажды спросил, не пора ли понемногу знакомить Владимира с делами управления, не пора ли ему почаще бывать под рукой отца.

Пора, согласился Феодор. Разумом и справедливостью бог не обделил княжича, любопытства проявляет много и, не в пример иным детинам княжьим, не только к забавам, но и к делам полезным склонен.

— Приходите же оба в думную комнату, — повелел князь. — Письмо от немчины Альберта переведешь.

Сам Всеслав, как многие князья его времени, не был учен грамоте и поневоле прибегал к услугам дьяков-писцов. Но, в отличие от иных, он понимал, что это не достоинство, а беда для князя, как и вообще беззаботность. Всеслав не раз потешался над теми князьями, которые до зрелых лет гоняли лис и козуль, а когда приходило время занять отчий стол, они с таким же азартом, как прежде на охоте, с тем же гиканьем и свистом и бездумной торопливостью принимались управлять доставшимся наследством. Не раз уже в истории Руси случалось таким князьям головы терять. Сам Всеслав хорошо запомнил, заставив несколько раз прочесть себе, то место из «Поучения» Владимира Мономаха, где говорилось об умеренности, аккуратности и хладнокровии, столь необходимых мужу, поставленному богом над другими людьми. Для сына же он решил взять наставника. По всем видимостям, княжич привязался к своему учителю, и Всеслав был этим доволен — Феодор производил на него хорошее впечатление.

В назначенный час Феодор и Владимир входили в думную комнату князя. Это была самая большая во дворце комната о три окна, с белеными стенами, затянутыми желтым шелком — от кого-то князь слышал, что желтый цвет унимает страсти. По той же причине ни меча не висело на стенах, ни лука, как в других комнатах, ни даже оленьей головы. Кроме княжеского стульца да небольшого стола для писца, в комнате стояло до десятка простых дубовых кресел — для приближенных князя и лиц разного сословия, по надобности вызываемых на думу. Одно кресло было шире других, стояло рядом с княжеским, и занимал его всегда боярин Ратибор.

Боярин уже сидел на своем месте. Он приветствовал княжича ленивым кивком головы, а Феодора не удостоил даже взглядом. Впервые Феодор видел боярина, да еще так близко. Живот у боярина тяжелый, шея и лицо полные, нос широкий, но все же, видимо, узковатый для его груди — дышал боярин шумно.

Князь указал Владимиру место в креслах против себя, а Феодору протянул исписанный латынью пергаментный свиток. Феодор нерешительно топтался на месте, не зная, можно ли ему сесть, или он должен читать стоя.

— К окну отойди, — грубо крикнул ему боярин, — к самому дальнему. Не пристало князю так близко зреть черного холопа.

Феодор повиновался даже с каким-то облегчением. Сначала он разобрал письмо про себя, затем стал медленно, время от времени поправляясь, переводить.

— Так просто и написано: «Слуга господень и брат мой Всеслав»? — недоверчиво перебил Всеслав. — И ни разу не упомянуто, что я князь? Так, может, и не нам письмо, а смерду какому?

Толстые губы Ратибора едва заметно раздвинулись, он усмехнулся в бороду:

— А что ж!.. Смерд ли, князь ли, — перед его святейшеством папой и епископом папским все одинаковы, значит... Так что он нам повелевает? Не уразумел я.

Феодор поклонился, ответил, что по его мнению...

— ...Низкого человека разумению! — строго осадил его Ратибор. — Чина не забывай. Сей немчина князя нашего поносит, так и ты туда же?

Глаза боярина — мутные, недобрые, с кровяными жилками, — напоминают закат, предвещающий на завтра вьюгу-завируху. Феодор торопливо отвел взгляд от этих злых глазок, поклонился, послушно поправился: по его, низкого человека, разумению, епископ Альберт, жалуясь на трудности, которые он встречает, проповедуя слово божие среди язычников, опасается, что упорство язычников питается отсюда, из Полоцка. Много-де льгот им тут предоставлено, вот они и не чувствуют трепета.