Слава на двоих - [2]

— А жеребчик, значит, говоришь, неважнецки изсебя выглядывает? — Самые щадительные слова подбирал начкон, еще надеясь, что конюх напраслину возвел, но тот бездумно подтвердил:

— Какое «неважнецки», урод форменный, такой урод, что его прибить хоть сейчас, хоть маленько погодя.

— Но-но, я тебе дам «прибить»! — уж рассерчал Ва­лерий Пантелеевич.

Очень огорчен был начкон, сильно надеялся что Аналогичная даст наконец-то потомство такое, какого ждут от нее. Сама она была признанной всеми специалистами красавицей по экстерьеру, а уж по скаковым, чисто спортивным способностям с ней ни одна ее ровесница не могла тягаться, всех оставляла «в побитом поле» на ипподромах и в СССР, и за границей. В двухлетнем и трехлетнем возрасте выиграла много крупных всесоюзных и международных призов, а в четыре года карьера ее закончилась: у нее родился сын, и она все силы стала посвящать материнству. Но ни первенец, ни выметанный через два года второй жеребчик не продолжили ее славы, больше того — выросли удручающе бездарными скакунами.

Можно было подумать, что они пошли в отца, но нет: и отец, Элемент, был блестящим ипподромным бойцом, двенадцать раз приходил к финишу первым.

Родители, бабушки и дедушки Аналогичной и Элемента были мировыми знаменитостями, именами историческими, и вообще вся дальняя и ближняя родня была по крови высокой лошадиной аристократией, и это не просто интересно и любопытно само по себе, а крайне важно, потому что порода складывается постепенно, из колена в колено. Но вот на тебе — и третий ребенок, если правду говорит конюх, пошел не в род, а из рода.

Лебедев, к прискорбию, сказал правду.

Новорожденный стоял на желтой соломенной подстилке в неудобной и неестественной позе — скособочившись и свернув набок голову. Что он урод, видно с первого взгляда, не понимала этого только мать: она смотрела на него влюбленными глазами, а во всей ее позе, спокойной и раскованной, была благостность и отдохновение, которые бывают после тяжелого труда или пережитой опасности.

Когда на двери щелкнул запор, поза сразу изменилась, стала напряженной и враждебной — только попробуй обидеть ее чадо: тяпнет резцами, забьет копытами. Но, узнав начкона, она снова подняла уши, застригла ими воздух и, широко раздувая крупные тонкие ноздри, стала обшаривать бархатной губой руки и пиджак Валерия Пантелеевича. Она не ошиблась: в одном из карманов начкон припас ей теплый ломоть ржаного с поджаристой белесой корочкой хлеба. Она взяла гостинец вежливо и аккуратно, показав свои широкие и чуть желтоватые, как тыквенные семечки, зубы.

У жеребенка были выпуклые фиолетовые глаза с редкими длинными ресницами. Он смотрел на вошедших доверчиво, но тупо — ему все было непонятно, а когда смекнул, что люди интересуются именно его персоной, оробел, затрепетал, сердчишко — птенчик беззащитный, видно, как оно бьется-лягается под курчавой шерсткой. Он решил на всякий случай спрятаться за маму, но, запутавшись в собственных ногах, шлепнулся на солому. Подстегнулся вставать, но так был неловок, что и теми малыми силенками, которые имел, не мог по-умному распорядиться. Когда все-таки взгромоздился на негнущиеся ноги, то все пошатывался и съерзывал копытцами, сам огорчаясь и устыженно озираясь на мать после каждого неудалого движения: так выглядит мальчишка на льду, впервые нацепивший коньки, но попытавшийся сгоряча выдать себя за лихого конькобежца.

Начкон опустился на корточки, чтобы рассмотреть в подробностях и точно, что за существо произведено на свет.

Красно-каштановая шерстка, на спине еле обозначен черненький ремешок — гнедой, в Аналогичную будет конек: у лошади, как и у человека, чаще переходит в потомство материнская масть. Опытный глаз начкона отметил, что все стати жеребчику передались отцовские: физическое уродство не мешало увидеть компактность сложения и крепость конституции.

— Тэк-с, тэк-с, еще не все потеряно, — обнадежился Валерий Пантелеевич, но конюх мрачно буркнул:

— Кобыла круглая, а дети родятся квадратными.

Аналогичная не обиделась на эти слова, но повернулась к конюху крупом, словно бы желая напомнить ему ту простую истину, что лошадь сдачу дает копытом. Явной вражды она нехотела, очевидно, выказывать и постаралась все обставить так, чтобы ее невежливый поступок можно было расценить как обычное материнское желание приласкать сыночка: опять начала облизывать его, взмахивая плотной, поблескивающей гривой и стриженой челкой.

Язык всегда влажен, и можно подумать поэтому, что чем больше лошадь будет облизывать жеребенка,тем мокрее станет он, но на самом деле наоборот: проведет языком — будто махровым полотенцем промокнет. Когда обтерла уже совсем насухо, еще раз полюбовалась сыном, даже заржала негромко, но одобрительно — похвалила. Затем перенесла ногу над его тупо срезанной и с точно такой же, как у нее, белой лысинкой головой, — словно бы запахнула его под себя: ну-ка, на, испей молочка! Тот сразу уразумел суть дела, но никак не мог дотянуться до черных и круглых, как пуговки, сосков, из которых игривыми струйками точилось ему на голову и шею пасочное, чуть еще красноватое молозиво, — не мог, бедолага, разогнуть искривленную шею и задрать голову.