Сладкая горечь слез - [77]

, в Пакистан, поскольку были вещи, которые я не могла объяснить. Пока.

Она, конечно, прежде всего боялась потерять меня. Не так, как она едва не потеряла Криса.

Я сказала, что жалею, что не рассказала Крису правду. О цвете его глаз. Я не знала, что придется ждать так долго, чтобы открыть ему истину. Это лишь вопрос времени — рано или поздно крепость, воздвигнутая ею вокруг брата, рухнет изнутри, под напором его собственных воспоминаний. Но когда это произойдет, я расскажу ему все.

— Прошу тебя, Джо. Ты не сделаешь этого. Я не переживу — если он будет смотреть на меня так же.

— Как, мама?

— Как ты, Джо. Как ты смотришь на меня с тех пор.

Часть 4

Садиг

Все, что ты видишь в мире, — звенья одной цепи,

И нет такого места, где разомкнулось бы ее кольцо.

Галиб

Глубокой ночью я ждал у здания аэропорта, в спокойной уверенности, что все формальности — паспортный контроль, таможня, получение багажа — пройдут без задержек. Я подмазал все нужные ладони — своего приятеля, приятеля приятеля и, наконец, приятеля того приятеля, который и был влиятельным офицером таможенной службы. Он должен был прислать своего человека встретить их прямо у трапа. Этот парень — возможно, в форме, а может, и просто в гражданском костюме — проводит их через официальные бюрократические барьеры, подъеденные до основания такими же прожорливыми термитами, как он сам, — термитами, вскормленными сетью связей «знакомые знакомых», которая и является реальной основой гражданского общества в Пакистане и в которой я добровольно участвую. Он проведет их мимо длинной очереди, передаст паспорта прямо в иммиграционную службу, недавно оснащенную последними технологическими новинками, компьютерами, веб-камерами — подарок американских налогоплательщиков, в порядке любезности за помощь в войне с терроризмом. Потом термит властно щелкнет пальцами, подзывая носильщиков. Те получат багаж, погрузят на тележку и торопливо повезут мимо таможенников, пока мой водитель — сейчас почтительно дожидающийся шагах в пяти позади меня — не примет эстафету. Заплати я больше, мог бы сам встретить их прямо у трапа.

Поэтому я очень удивился, увидев, как они выходят из здания аэропорта без эскорта. Но сразу осознал собственную ошибку.

— Что ты себе вообразил, Садиг? Нанял специального человека проводить нас к выходу? Как будто мы несмышленые дети! — продолжала возмущаться мама, целуя меня в щеку.

Как настоящий взрослый, я ответил крепким объятием — совсем не похожим на юношескую скованность, с которой приветствовал мать при других обстоятельствах, в другом аэропорту, жизнь назад.

— И что ты сделала? Стукнула его сумочкой?

— Нет! Просто сказала… а, поняла, ты шутишь. Нет, конечно. Просто очень вежливо сказала, что в его услугах нет необходимости. Наверное, ты заплатил ему кучу денег, Садиг. Потратил напрасно без всякой надежды на компенсацию.

Я переводил взгляд с одного лица на другое, не в силах еще привыкнуть к мысли, что они здесь. Вместе. После маминого звонка, когда она сообщила, что приезжает вместе с ней, я все не мог понять, как же они нашли друг друга. Что рассказали друг другу эти две женщины, такие разные.

— Добро пожаловать в Пакистан, — повернулся я к Джо.

— Благодарю.

— Она бывала здесь прежде, Садиг, — сказала мать.

Я удивился, но вообще-то почти не слышал ее, не сводя глаз с Джо. Совсем не та девочка, что приходила ко мне в Чикаго несколько лет назад. Повзрослела, разумеется. Но появилось еще что-то.

Махнув рукой, я подозвал шофера. Он забрал у Джо тележку с багажом. Джо смотрела с таким любопытством, что я почувствовал странное желание познакомить их.

Шофер тоже оторопел, когда, уступая желанию, я радостно произнес:

— Это Усама. Усама — шофер, не тот Усама — террорист. Усама, — продолжал я, переходя на урду, — это моя мать Дина Биби. А это… это… — М-да, не подумал я заранее.

Но Джо подхватила фразу, просто сказав:

— Меня зовут Джо.

Она говорила на урду. Просто выучила одну фразу? Да, она действительно изменилась.

По пути домой мама опустила стекло машины, впуская горячий воздух.

— Это что, азаан[126]?

— На утреннюю молитву? — уточнила Джо, тоже открывая окно.

Обе прислушались.

— Да.

— Очень красиво, — заметила Джо.

— Первые секунды, — поправил я. — Пока не вступили другие мечети и призывы муэдзинов[127] не наложились один на другой. В каждой мечети стоит громкоговоритель. И они никогда не начинают одновременно, каждый умудряется вступить хотя бы на несколько секунд раньше или позже, но все вместе создает жуткую какофонию.

Женщины промолчали, поглощенные призывами муэдзинов, — их нимало не беспокоило неблагозвучие, которое я попытался описать. Когда мы добрались до дома, небо уже начинало светлеть. Усама с помощью чокидара внес вещи. Я проводил женщин в их комнаты. Мать отчего-то помедлила на пороге своей, заглянула в комнату Джо, шепнула ей что-то. Та шепотом ответила. Обе кивнули.

Джо, ласково обнимая мою мать за плечи, повернулась ко мне с улыбкой:

— Я поселюсь в одной комнате с вашей мамой, можно?

— Ну конечно.

Я уже ничего не понимал. Связь между этими женщинами, которых объединяло только отношение ко мне, возникла из ниоткуда, вне моего присутствия, скорее помимо моего существования, чем благодаря ему. Эти узы несколько стесняли меня. И — да, я ревновал, как ребенок, недоумевая, зачем они здесь, найдется ли мне место в их компании. И если найдется, то чего я хочу — занять это место или как можно скорее сбежать?