Сквозь страх - [163]

Хозяин дома надолго задумался, будто прикидывал: насколько откровенно можно рассказать ему о своих поисках. И потом, словно профессор, читающий лекцию студентам, без особых эмоций, но достаточно четко, без лишних слов поведал Митьке о своих действиях и умозаключениях. По этому повествованию выходило, что после поездки Апанаева в Рязанскую губернию, где ему удалось основательно покопаться в тамошних архивах, которые касались Касимовского удельного княжества времен Ивана Грозного и Шах-Али, он еще больше укрепился в своих прежних выводах: от царицы Сююмбеки план спрятанных сокровищ достался клану Абдуллы Азимова, а не Шах-Али. На это повлияло, надо полагать, не только желание царицы Сююмбеки, но и ряд обстоятельств, о которых пока что здесь не говорилось. В известной степени на это повлияла, как это ни странно, — Ливонская война. Именно она предопределила конец династии царя Шах-Али. В первом послании Ивана Грозного князю Андрею Курбскому в землю вифлянскую говорится:

«О германских же градех глаголеш, яко тщанием разума изменников наших от бога нам данны… Брань, еже на Германы: тогда посылали есмя слугу своего царя Шигался[24] и боярина своего и воеводу князя Михаила Васильевича Глинского с товарищи герман воевати…»

Будучи одним из военачальников Ивана Грозного, Шах-Али командовал не только войском, составленным из касимовских и казанских татар, но и русскими полками. В своем усердии и преданности русскому царю касимовский царь заставил участвовать в сражениях с врагами Руси и своего единственного сына, который погиб в 1567 году. Страшные переживания навалились на царя Шах-Али, будто огромные валуны, которые его и убили в том же году. С этого момента касимовское татарское царство фактически утеряло свой статус удельного княжества, хотя никаких официальных царских указов о его ликвидации не последовало. Известно, оно возникло в середине пятнадцатого века, когда сын казанского хана Касим со своим войском участвовал в сражениях на стороне великого князя Руси Василия Темного в его борьбе с внутренними врагами. После победы Касиму был пожалован удел — Городец Мещерский, что и положило начало «удельному татарскому ханству» на русской земле. В исторических исследованиях этот факт рассматривался как дальновидный поступок русского правительства, желавшего иметь верных слуг из татар на границе Русского государства. После смерти Касима Городец был переименован в город Касимов. И вот, когда династия царя Касима оборвалась через сотню лет на сыне Шах-Али, создались те объективные условия, которые окончательно определили судьбу плана казанских сокровищ: от царицы Сююмбеки эта тайна перешла к Абдулле Азимову, единственному родственнику, оставшемуся в живых на Руси.

Конечно, царица Сююмбеки, как мать, хотела и надеялась, что спрятанными ценностями воспользуется ее сын. Но он неожиданно в двадцатилетием возрасте умирает в 1567 году. Вскоре после смерти ее мужа из близких для царицы Сююмбеки остается лишь Абдулла Азимов, от него-то по лестнице поколений и покатился колобком план казанских сокровищ аж до самого Ильгама Азимова, с которым и свела судьба купца Апанаева.

Хозяин дома встал и, словно разминаясь, челноком заметался от стола до окна и обратно. Наконец ему это хождение надоело, и он присел, как застенчивая девушка в гостях, на самый краешек стула, подобрав ноги.

— Поскольку поиски казны Казанского ханства более трудное занятие, чем выяснение достоверности плана спрятанных сокровищ, который достался от династии Азимовых, то, естественно, я этим и занимался. А учитывая, что в наше убийственно-смутное время, когда тебя могут превратить в музейный скелет стараниями чека, особо масштабных раскопок не проведешь, то целесообразнее сидеть и копаться в библиотеках, архивах и в прочих тихих местах, выявляя белые пятна неизвестности, которыми покрыто местонахождение казны Казанского ханства…

— Извини, Анвар, я тебя перебью, — нерешительно заговорил Сабадырев, — а почему подлинник плана ты все-таки не оставил себе? Ведь шансов, что он попадет в чьи-то руки, немало. Ты же сам говоришь: время-то смутное. А ты бы лучше сохранил этот пергамент: ты ж проворнее отца.

Апанаев усмехнулся:

— Вот предположим, что тебе в руки попали два яблока: одно настоящее, а другое — бутафорское, что развешивают на новогодних елках да лежат на витринах магазинов. Спрашивается: какое из этих яблок ты возьмешь себе?

— Разумеется, настоящее.

— Вот именно. Точно так же ты поступишь, когда тебе попадутся на глаза два плана сокровищ, один из которых является копией подлинника. И доверие будет внушать тебе больше подлинник.

— Это бесспорно, — подтвердил Митька.

— Вот поэтому-то я и оставил у себя копию с подлинника, которая гораздо меньше вызывает доверия, чем старый пергамент. Но в отличие от художественного полотна моя копия во сто крат ценнее подлинника. Потому что копия стала подлинником, а подлинник — искаженной копией.

«Хитер, змей, — пронеслось в голове у анархиста, — как лиса хвостом заметает свои следы. Хорошо, что судьба вывела меня на него. А то б, как одураченный ребенок, тыкался носом по темным углам и ничего бы не нашел».