Сквозь ночь - [57]

— А у нас тут Федя замок починяет.

— Ну, знаешь, Маша, — начал Цыганков, остановясь посреди комнаты, но тут в двери показался Федя. Он был без пиджака и держал в руке инструмент — отвертку, напильник, сверло и еще что-то.

— Привет, — сказал Цыганков. — Заставила все-таки, беда с этими женщинами.

— Что вы, я с удовольствием, — улыбнулся Федя.

— А-а, какое там удовольствие… — сказал Цыганков. — Кладите инструмент, мойте руки, обедать будем.

— Нет, спасибо.

— Ладно, ладно, идемте, — проговорил Цыганков, беря Федю за талию.

В ванной Федя сказал, тщательно намыливая руки:

— Тут мне Мария Макаровна говорила, в колонке с кранами у вас непорядок, так я другим разом зайду, при себе ключа подходящего нет.

«Вот чепуха какая…» — подумал Цыганков, держа полотенце.

— Да нет, что вы, — сказал он, — не надо, мы вызовем из домоуправления.

— Какая разница, — сказал Федя. — Мне ведь не трудно нисколько… — Он вытер руки, вышел из ванной и снял с вешалки пиджак.

— Ну, давайте к столу, — сказал Цыганков.

— Спасибо, я не голодный, — сказал Федя.

— Вот еще новости. Идемте без разговоров.

— Не пойду, Дмитрий Иваныч, тороплюсь я очень.

— Машук! — позвал Цыганков.

— Куда вы? — всплеснула руками Мария Макаровна, сделав огорченное лицо.

— Тороплюсь я, Мария Макаровна, — сказал Федя. — Свиданьице у меня.

— Ну, это причина уважительная, — улыбнулась она. — А может, успеете все-таки?

— Опаздываю, — сказал Федя. — Девушка у меня строгая. Так я насчет колонки другим разом, ладно?..

За обедом Цыганков молчал. Он съел суп и сидел, катая пальцем хлебные шарики и ожидая второе.

— Ты чего это скис? — спросила Мария Макаровна, ставя перед ним тарелку.

— Ну как ты не понимаешь, Маша? — Цыганков поправил очки. — Мне это очень неприятно и, если хочешь знать, даже тягостно.

— Что именно? — удивленно спросила Мария Макаровна.

— Да все это — замки, колонки и прочее.

— Ты ненормален, — сказала она. — В чем дело?

— Ты, Маша, вероятно, не в состоянии понять, — сказал Цыганков, стараясь не глядеть на жену. Он вдруг поймал себя на том, что ему неприятен ее вид. — Мне это мешает! — продолжал он, стремясь унять накипающее раздражение. — Мне работать надо!

— Но при чем тут твоя работа, Митя? — Выпуклые глаза Марии Макаровны налились слезами. Цыганкову стало жаль ее, но раздражался он все больше и больше.

— Так или иначе, я решительно попрошу это прекратить! — сказал он, с шумом отодвинул тарелку и ушел в кабинет.

Мария Макаровна, в общем, так и не уразумела, какое отношение имеют к Митиной работе замки, колонки и прочее, и чем плохо, если этот славный паренек из уважения к Дмитрию Иванычу сделает что нужно.

Но она была писательская жена и сознавала это и понимала, что у писателя могут и даже должны быть причуды.

Уже не раз случалось, что Дмитрий Иваныч по какому-нибудь пустячному поводу «завивался» — по месяцу-другому ничего не делал, валялся на диване, много курил, а то и попивать начинал, — Мария Макаровна боялась этого.

Но теперь ничего такого не случилось. Наоборот. Дмитрий Иваныч дни напролет сидел в кабинете и писал. Раза два ездил на «Станкострой», возвращался оттуда бодрый, часок ходил по кабинету посвистывая и снова принимался писать.

В воскресенье в дверь позвонили; он услышал, как Мария Макаровна сказала: «А-а, Федя!», и насторожился.

«Знаете, уже починили, — услышал он и осторожно притушил папиросу. — А Дмитрия Иваныча нет, ушел куда-то».

«Ну тогда извините, — сказал Федин голос. — Дмитрию Иванычу привет передайте…»

Замок щелкнул. Цыганков посидел неподвижно, потом поднялся и — почему-то на цыпочках — подошел к двери и постоял, глядя в пол и покусывая губы. На улице прозвенел трамвай, кто-то крикнул: «Володя, иди домой, мама зовет!» Цыганков вернулся к столу, взял папиросу, захлопнул крышку портсигара, посмотрел на выцарапанную по алюминию надпись «Память о Сталинграде», вертя папиросу в пальцах.

За обедом он сказал Марии Макаровне:

— Знаешь, Машка, у меня, кажется, неплохой сюжет наклевывается насчет этого самого Раколина.

— Ты слишком много работаешь, Митя, — заботливо сказала она. — Нельзя так, загонишь себя.

— Ничего не поделаешь, сроки подходят.

— Понимаю, но все-таки нельзя. Минимум раз в неделю концерт или театр — это тебе просто необходимо…

4

Так они и делали. Наступила осень. Пожелтели и осыпались листья, выпал снег. Дворники день-деньской шаркали лопатами, счищая его с тротуаров, но зима прибавляла им работы, и только в марте они легко вздохнули, глядя на веселые мутные ручьи. А когда все просохло и на деревьях взбухли почки, Цыганков принес домой объемистый пакет. Он снял пальто, прошел в столовую и торжественно водрузил пакет на стол.

— Поздравляю, — сказала Мария Макаровна.

— Спасибо, Машенька… — Цыганков развернул обертку, с удовольствием посмотрел на аккуратную стопку книг, взял одну и понюхал.

— Лучший в мире запах, — сказал он.

— Очень прилично издано, — сказала Мария Макаровна, поднося книжку к глазам.

— Двадцатого обсуждение на «Станкострое», — сказал Цыганков. — Пойдешь?

— Нет, Митенька, ты ведь знаешь, я на эти обсуждения ходить не могу. Нервничаю очень.

— Да, верно… — согласился Цыганков.