Скрипка, деньги и «Титаник» - [25]

Я делаю подсчеты в дневнике: еще 2 месяца в пути, почти 5000 километров, 37 городов, 27 концертов – и я окажусь на берегу Тихого океана.

Часть II. В море

Дайте ребенку музыкальный инструмент, и он никогда не возьмет в руки оружие.

Доктор Хосе Антонио Абреу, основатель Национальной системы юношеских оркестров Венесуэлы

Правда состоит в том, что я не могу вас обманывать – никого из вас. Это попросту нечестно по отношению к вам и ко мне. Самое гнусное преступление, которое я мог бы вообразить, – это обирать вас, притворяясь, будто мне на сто процентов весело. Порой перед выходом на сцену я чувствую себя как клерк, отмечающийся в офисе, что пришел без опозданий. Что я только ни делал для того, чтобы начать ценить свою работу (и я ценю ее, Бог свидетель, но этого мало). Я, безусловно, ценю тот факт, что мы повлияли на многих людей и сумели развлечь их.

Из предсмертной записки Курта Кобейна

«Боже, благослови Америку», турне 2004 года

Из Шарлотта в Джексонвилл

Мы въезжаем на территорию, где свирепствует ураган «Чарли». Стены трейлера сотрясаются от ветра и дождя. Мы находимся в зоне действия торнадо, и я не свожу глаз с небосклона. Ким читает очередной христианский триллер, и на ее ясном лице нет ни следа тревоги: Иисус, если что, подстрахует. Харриет, надев наушники, успокаивается своим «терапевтическим» сборником песен: «Дигабл Плэнетс», «Джефферсон Старшип», Барбра Стрейзанд. Композитор сидит в кабине с Патриком, опустив стекло с пассажирской стороны. Он высовывается под ливень, подставляя лицо обжигающим струям воды и глядя на дорогу, остающуюся позади. С приоткрытым ртом и высунутым языком он больше всего походит на пса, радостно выглядывающего в окно автомобиля и всем своим видом будто говорящего: «Как же это здорово!»

Поздним вечером Харриет еще не спит и смотрит телевизор (ей нравится шоу «Реальный мир: Филадельфия» на Эм-ти-ви). Я лежу в кровати и пытаюсь читать «В дороге» – книгу, для которой, как мне кажется, сейчас самое время. Но у меня никак не получается продвинуться дальше начала – возможно, потому, что уже на третьей странице какой-то мужик велит героине приготовить ему завтрак и подмести пол и при этом называет ее шлюхой. Он же упоминает в бытовом разговоре Шопенгауэра, и рассказчик дает нам понять, что круче этого парня в мире нет. Читать этот женоненавистнический бред невыносимо, тем более сейчас, когда я сама нахожусь в дороге и путешествую по Америке. Я пытаюсь уснуть, но телевизор мешает. Каждый вечер я накрываю голову подушкой, чтобы приглушить «Реальный мир».

Композитор не ест после полудня и по вечерам оккупирует фургон, сочиняя христианский мюзикл – Ким называет его «музыкой для молитвы и восхваления Господа». Мюзикл поставят в театре какого-то маленького городка. У нас возникает проблема: мы-то едим после полудня и по вечерам хотим ужинать, но вынуждены довольствоваться ближайшим к отелю рестораном. Останавливаемся мы, как правило, в отелях у пригородных торговых центров, таких как «Хэмптон Инн», «Говард Джонсон» или «Рамада Лимитед» (там проще всего найти парковку для нашего транспорта), и потому наши ужины что в Мэне, что в Мэриленде, что в Джорджии однообразны и тоскливы.

«Вся эта чертова страна – филиал “Руби Тьюздей”[31]», – пишу я в письме друзьям (тема письма: «Все еще едем»). Меня начинает раздражать монотонный пейзаж одноэтажных пригородов. Я «в отчаянии», как выразилась бы мама. Мы в сельской глубинке Джорджии, и я хочу, чтобы она была похожа на сельскую глубинку Джорджии. Хочу пойти в местную закусочную, где официантка по имени Пэм назовет меня душечкой и поставит передо мной кусок свежего персикового пирога. Вместо этого я иду в «Руби Тьюздей» и ем «креветки по-луизиански». Креветки имеют вкус еды, разогретой в микроволновке, и я не понимаю, почему ем креветки по-луизиански в Джорджии, ведь я могу попробовать их, когда мы доберемся до чертовой Луизианы. Я хочу персиковый пирог. Сладкий чай. Официантку по имени Пэм.

В «Руби Тьюздей» крутят один и тот же саундтрек – рок-музыку, бесцветную, незапоминающуюся и оттого особенно раздражающую. Мне кажется, что эту музыку специально выбрали корпоративные шишки из «Руби Тьюздей», чтобы давить на психику посетителей и заставлять их заказывать больше блюд. А может, я слишком загоняюсь и преувеличиваю воздействие музыки на психику? Сидя за столиком с Харриет и Ким, я чертыхаюсь через слово.

– Я поехала в это чертово турне не для того, чтобы побывать во всех чертовых «Руби Тьюздей» США, – негодую я и протыкаю вилкой резиновую креветку.

– Хочешь мои ребрышки? – предлагает Харриет.

– Нет, я хочу увидеть Америку, – ворчу я.

– Так вот же она, – говорит Ким.

Нью-Йорк

1999 год

Вколов себе дозу гормонов (два укола дважды в день: маленький шприц – в бедро, большой шприц – в верхний боковой квадрант ягодицы), ты выбрасываешь использованные шприцы в бутылочку из-под апельсинового сока, чтобы уборщики не укололись, когда будут выносить мусорные мешки. Ариэль, соседка по комнате, косится на бутылку со шприцами и черно-голубые синяки, расцветающие на твоей коже, и взгляд ее полон тревоги и отвращения. Соседям-первокурсникам, вынужденным делить комнату в общежитии, и так приходится во многом друг к другу притираться, но Ариэль не повезло особенно: к ней подселили деревенщину из Аппалачии, которая в буквальном смысле спустилась с гор и не ведает ничегошеньки ни о жизни в городе, ни о хип-хопе, ни о западноевропейском литературном каноне. Гардероб этой странной особы состоит из строгих офисных костюмов, потому что до приезда в Нью-Йорк она именно так себе представляла повседневную одежду типичного ньюйоркца (видела в новостях репортажи о банкирах с Уолл-стрит). А еще ей нечем платить за обучение, и именно поэтому через пару недель после приезда в Нью-Йорк, увидев объявление в университетской газете («Помоги женщине стать матерью и заработай 5000 долларов!»), она стала донором яйцеклеток.