Скошенное поле - [4]

Чосич рисует судьбы своих героев, рвущихся к власти и обогащению, резкими штрихами. Он делает упор на их общественные и политические махинации, до отвращения бездушные, а не на их индивидуальные психологические черты. По замыслу автора, все эти люди, как уже видно по их фамилиям (Майсторович, Распопович, Деспотович), являются лишь более или менее отвлеченным олицетворением определенных политических и общественных группировок, исполнителями известных социально-исторических функций. Они настолько зависят от роли, которую играют в обществе, что в них почти осязательно чувствуются модели, по образцу которых они созданы. Поэтому, несмотря на то, что они правильно обрисованы как определенные общественные типы, подчас они производят впечатление известной схемы из-за недостаточной индивидуализации характеров. И если Чосич этим уменьшил художественную убедительность своих героев, которая, как всегда, находится в зависимости от психологической конкретности олицетворяемых ими общественных типов, то зато писатель выиграл, рельефно изобразив их общественные функции в действии, а также самую структуру общественного строя, который эти отвлеченно показанные герои представляют, вдохновляют, защищают и укрепляют. Общественная среда, порождающая и воспитывающая таких людей, позволяющая и даже толкающая их на то, чтобы они стали «столпами» богатства и политической власти, благодаря реалистическому изображению раскрывается во всей своей политической, моральной и социальной чудовищности даже тогда, когда самому писателю не совсем ясны истоки явлений и тенденций, которые ему удалось подметить.

Чосич, как опытный социальный наблюдатель с благородным направлением мыслей, не мог ограничиться только пассивным фотографическим изображением отвратительной действительности и некоторые ее проявления старался рассмотреть в свете своих передовых взглядов. Чтобы выполнить эту задачу, Чосич ввел своего героя в те сферы, где общественные «силы» действовали особенно резко и властно. Герой его — человек с благородными побуждениями и незапятнанной моральной чистотой. Он не хочет и не может примириться с существующим порядком вещей, но, защищая свои человеческие и общественные идеалы в трагической внутренней и внешней борьбе, он оказывается беспомощным. В минуту морального возмущения он поднимает пистолет и стреляет в целый общественный строй, символически представленный в лице отвратительного политического и общественного деятеля.

Хотя вывод, который следует из романа, полон большого драматического смысла, искусно выраженного во вступлении, представляющем начало и конец повествования, то есть своего рода замкнутый круг без какой бы то ни было перспективы, тем не менее он показывает, что сам автор еще не видел объективной возможности коренных социальных преобразований, что он еще не предчувствовал появления общественных сил, которые могли бы совместной организованной борьбой, имея ясную революционную цель, превратить эту объективную возможность в историческую необходимость. Начав с отрицания устаревшей морали, существующего строя, законности и всей системы, которая управляет вещами и людьми, Чосич, движимый внутренним возмущением, не будучи в состоянии примириться с ложью, насилием и несправедливостью, сумел противопоставить всему этому злу только беспомощность фантазера с трагическим сознанием и больной совестью. Сам автор также был убежден в бессмысленности и неэффективности подобного бунта, такого мелкобуржуазного, индивидуалистического и призрачного решения, как выстрел из пистолета — хотя в нем, конечно, много человеческого величия и красоты, — и это лучше всего видно из того, что выразителя таких идей, в характере которого немало автобиографических черт, он метко и характерно назвал Ненад Байкич[6].

Свое представление о человеческом обществе, различные стороны которого он изображает в романе, Чосич не всегда сумел последовательно воплотить в своих героях, их действиях и судьбах, не сумел органически связать свои идеи с тканью романа. Чувствуя, что его мысль, исполненная благородного гнева и пафоса отрицания, не нашла достаточного художественного выражения в самом произведении, а иногда просто не ясна, он в решающих узлах делает рупором своих идей некоторых персонажей, не связанных с главным ходом развития романа. Так, например, критика парламента — этого карикатурного народного представительства — высказана в словах журналиста, а мысль о нищете деревни и эксплуатации народа развивает один из крестьян. Но хотя эти и подобные им положения выражены только словесно в виде художественной декларации, то есть с точки зрения реализма художественно неубедительно, все же следует признать, что в силу глубокой правды, которая в них чувствуется, и смелости, с которой они высказаны, они представляют живой и сильный документ моральной честности, идейного благородства и творческой совести их автора. Дыханию правды, которым веет со страниц книги, не хватает иногда дыхания художественной достоверности, которая оживила бы ее и придала ей больше убедительности.

К созданию своего последнего, а по существу первого романа, Бранимир Чосич готовился долго, тщательно собирал материал, изучал прототипы будущих героев, записывал, дополнял, систематизировал воспоминания и наблюдения. Чтобы наиболее полно реализовать свой замысел, он серьезно занялся изучением особенностей технологии романа: фабулой, образами, стилем, композицией. Статья «Точка над i», опубликованная после завершения романа «Два царства» и начала работы над «Скошенным полем», ясно свидетельствует о его серьезном отношении к литературному ремеслу, о горячем стремлении молодого писателя овладеть всеми его тайнами.