Скошенное поле - [2]

Как подлинный наблюдатель, умеющий подметить характерные черты явлений и показать их место в жизненной иерархии, Чосич изобразил золотую молодежь в обыденных фактах ее повседневной жизни, в сумасшедшей и беззаботной погоне за удовольствиями, приключениями, флиртами, мечтами… И описал ее такой, какой она была в действительности: с фальшивыми отношениями, претенциозными позами, неразвившейся волей, пробудившимися страстями, легкомысленной восторженностью, причудливыми капризами и надуманными трагедиями. Пока Чосич стоит на почве жизненных наблюдений, личного опыта, рассказ его убедителен, верен и реалистичен; но как только он покидает область опыта и стремится из своих построений сделать выводы, создать известную концепцию, писатель отступает от действительности и попадает в мир произвольных псевдолитературных конструкций или пускается в пустые, мистические, часто открыто реакционные идейные комбинации.

И хотя «Шабаш ведьм» — произведение страстной и одаренной молодости — по своей правдивости значительно совершеннее обоих сборников рассказов, все же и здесь много литературной бутафории и условностей. Продолжая повествовательную манеру Светолика Ранковича и Милутина Ускоковича, под непосредственным руководством своего учителя Момчила Милошевича[2], создателя искусственных цветов в литературе, Чосич старается облечь свою тонкую чувствительность и обостренный вынужденным одиночеством талант наблюдателя в форму доступной, гладкой и занимательной «литературной» прозы. Чосич до наивности беззаботно относится к смыслу и значению созданных им образов и поднятых проблем, он с юношеским задором отдает все силы созданию «литературы»: стремится писать правильными по форме, красивыми фразами, прочно строить композицию. Поэтому «Шабаш ведьм», несмотря на ряд реалистических моментов в описании представителей послевоенного поколения, все же создает впечатление произведения легковесного, поверхностного, произведения без глубокой субъективной, моральной и художественной основы.

Следующая книга Бранимира Чосича, роман «Два царства» (1929), наиболее полно отразивший особенности его раннего творчества, является высшим достижением первого периода. И в то же время благодаря появлению новых элементов роман стал как бы перепутьем в литературном развитии автора, началом нового и более плодотворного периода. Если до сих пор Чосич писал, не заботясь об общественном смысле своих произведений, не заботясь о выводах, которые можно из них извлечь, то в «Двух царствах», по словам Милана Богдановича[3], он поднимает важные проблемы, проводит определенную мысль, определенную мораль.

Тема этого романа, отчасти подготовленная «Шабашем ведьм» и рассказом «Гори… гори!», снова взята из жизни высшего столичного общества. Но в отличие от первого романа, где это общество выведено объективистски, без всякого осуждения со стороны автора, в «Двух царствах» оно изображено в определенной перспективе, являясь как бы иллюстрацией определенного тезиса, определенной морали, может быть, даже философии.

В идейной основе романа лежит борьба «добра» и «зла», столкновение двух понятий — корыстолюбивого и христиански-самаритянского, дилемма: царство земное или царство небесное. Марко Ристич[4] был прав, когда в своем отрицательном отзыве на этот роман высмеивал его идейную основу.

«Было бы жестокостью, — писал он, — анализировать идеологию, которая ни на мгновение не выходит за пределы наиболее условных дуалистических схем: добро — зло, материя — дух, идеализм — материализм (в торгашеском, а не философском смысле), муж — любовник, эгоизм — самопожертвование и т. д.».

Создавая свое произведение на искусственной метафизической основе, Чосич так построил его, что моральный идеал (все же только идеал!) писателя: добро, благородство и духовное начало, то есть царство небесное, одерживает победу над злом, подлостью и материальным началом, то есть царством земным. Реалистическое видение жизни, являющееся отличительной чертой писателя, чувствуется в целом ряде верно подмеченных и поставленных тем, но нарушается заранее предрешенным развитием интриги, конфликтов, выводами, не зависящими ни от психологических причин, ни от закономерностей общественной жизни, и, кроме того, недостаточно художественно мотивированными.

Чтобы последовательно провести свою идею, которая по мере того как она удалялась от общественной и психологической необходимости, предъявляла к автору все большие и неожиданные требования, Чосич прежде всего предал своих героев, затем нарушил естественное развитие фабулы и, наконец, обманул самого себя, свою творческую совесть художника.

Позднее, когда Чосич, наконец, увидел выход из заколдованного круга, он так отозвался об этом романе:

«В те годы я твердо верил, что знаю, что такое искусство и чего я хочу от него. Кульминационным пунктом того периода, несомненно, был роман «Два царства», который в идейном смысле и завел меня, несмотря на мою самоуверенность, в тупик. То, что мои идеи оказались несостоятельными для объяснения мира, было для меня самым горьким разочарованием. Как жаждал я в свои двадцать четыре года, чтобы эти «вечные истины» стали истинами и для меня! А они между тем были таковыми только до тех пор, пока я о них писал. Теперь я не стыжусь своего тогдашнего мистицизма или псевдомистицизма. Хочу только заверить, что, когда я писал, я верил в них».