Скоро пойдет снег - [22]

Однажды я спросила отца Лори, не будет ли он возражать, если я как-нибудь снова загляну в его мастерскую? Вопрос я задавала таким же небрежным тоном, каким дети сестры просят о чем-нибудь очень нужном – небрежно, но так, что становится понятно: вопрос крайне важный, и я думала о своей просьбе целый день. А тогда я отложила книгу и направилась к мастерской. День шел к полудню, было жарко. Я даже припомнила, что прикрыла глаза рукой от солнца. Дверь украшал большой ржавый металлический засов, но без замка. Так что я просто отодвинула его и вошла. Внутри пахло свежим деревом. Свет струился сквозь грязные окна, в лучах танцевали пылинки, как на току во время молотьбы. Во всяком случае, так Чехов писал в одном из своих рассказов[9]. Я подошла к бюсту, понимая, что нарушаю границы личного творческого пространства, так что действовать надо быстро. Осторожно сняла пластиковый чехол и всмотрелась в лицо человека. Рост у меня невысокий, так что глаза бюста, непонятно, открытые или закрытые, оказались на одном уровне с моими. Я изучала скульптурный портрет, краем сознания размышляя, не помешает ли мне кто-нибудь. Когда я попросила отца Лори рассказать побольше о его работах, он поведал, что учился в Европе, потом некоторое время работал учителем математики и только затем занялся искусством. Он говорил о технике, о весе и противовесе, о пропорциях и сечениях. Но конец разговора так и оставил меня в недоумении. Я же хотела понять, как ему удалось придать лицу человека одновременно печальное и замкнутое выражение? Ни одна из моих работ даже близко не обладала такой жизненностью, но даже моей подготовки не доставало, чтобы задать правильные вопросы. А еще я вспомнила, как стояла однажды рядом с Лори, когда он работал с деревянной заготовкой на токарном станке, следила за его точными движениями и завидовала уверенности профессионала.

Уже довольно высоко в горах мне попался участок дороги, выложенный толстыми, словно железнодорожные шпалы, досками. Дождь шел уж несколько дней, и дерево успело обрасти тонким слоем чего-то, похожего на водоросли. Ноги скользили. Некоторых досок не хватало, в метре внизу виднелась земля. Я медленно шла вверх, стараясь не упасть. Меня окружали густые заросли папоротника, тонкие черные стволы деревьев, а вдали туман сгущался до такой степени, что приобретал лиловый оттенок. Пройдя очередной десяток метров, я остановилась передохнуть и окинуть взглядом пейзаж. Сквозь пелену дождя лес выглядел почти как на панно, которое мы видели в одном из старых домов. Оно состояло из нескольких панелей с натянутой бумагой; рисунок был минималистическим: художник просто делал несколько аккуратных линий, иногда с нажимом, иногда едва касаясь кистью бумаги, словно работал пером. Но охватывая взглядом все панно, вы различали и горы, и лес, и пространство, и цвет, а еще ощущение уходящей вниз перспективы.

Накануне вечером, пролистывая фотографии в телефоне, я находила снимки, сделанные в Токио. Среди фотографий комнат и садов, керамики, которую я снимала в музее, мне попалось двадцатидвухсекундное видео со мной на перекрестке Сибуя. Толпа как раз хлынула во всех направлениях, а на гигантских экранах вверху крутили рекламу. Вот-вот должен был переключиться сигнал светофора, и через динамик я услышала голос матери, просившей меня подождать и улыбнуться. Как-то вечером, выйдя из душа, я застала ее сидящей на кровати, а вокруг в беспорядке были разбросаны вещи. Она в панике посмотрела на меня и сказала, что потеряла паспорт. Я, естественно, переспросила, уверена ли она в потере. Она ответила, что искала везде, дважды перетряхнула все вещи. А нам через несколько дней надо быть в Киото… А потом – домой. Я попросила ее вспомнить, когда она в последний раз держала паспорт в руках. Все-таки у нас есть еще один день в Токио, и можно хотя бы позвонить туда, где мы побывали. Если ничего не получится, придется ехать в консульство. Я попыталась мысленно составить фразу на японском, объясняющую нашу проблему. Не получилось. В голове ничего не осталось. На следующий день мы отправились повторять наш маршрут: в Уэно, Хибию, Аояму и Роппонги. Улицы заливал дождь. Я поглядывала вокруг, как будто паспорт лежал на земле, словно потерянная сережка. В конце концов мы вернулись в отель, уставшие и промокшие. А еще через пять минут мама ахнула, вытащив паспорт из потайного кармана своего чемодана.

Из всех мест, которые мы посетили, по-настоящему счастливой я видела маму в небольшом магазине в одном из многочисленных подземных переходов, соединяющих станции метро. Там продавались носки, перчатки и прочая дребедень с большой скидкой. Магазинчик переполняли люди. Мама провела там около сорока минут, посетив все отделы и накупив всем подарков. К этому делу она подошла тщательнейшим образом. Вдумчиво выбирала, соотнося каждый предмет с человеком, которому он предназначался. В результате она приобрела два набора ярких перчаток для детей моей сестры и для меня пару. Еще перед поездкой я спрашивала ее, что бы она хотела посмотреть в Японии. Она неизменно отвечала, что ей все годится, но однажды спросила, будет ли здесь холодно зимой, пойдет ли снег, которого она никогда не видела.