— Пожалуйста, тише, ясновельможный пан Александр. Кто-нибудь услышит.
Что это тайна, что о ней нельзя вслух говорить?
— Если вы так поведете переговоры, то можете поссорить Польшу с Россией, а у царя, между прочим, уже готово 100-тысячное войско к походу на Крым. Неужто вы не догадываетесь, куда он может двинуть его, если мы поссоримся?
— Вы полагаете, пан Мнишек…
— Да, да, вы очень догадливы, пан Гонсевский, и это приятно.
С этим Мнишек откланялся, но ненадолго, уже после обеда он явился вновь на Посольском дворе:
— Я все устроил, пан Гонсевский, царь примет вас в понедельник в Грановитой палате. Надеюсь, вы не забыли моего утреннего совета?
— Не забыли, пан Мнишек. Спасибо за хлопоты.
— Главное, не поссорьте державы. Да не берите с собой оружия, все равно при въезде в Кремль его отберут.
Когда Мнишек уехал, Гонсевский сказал Олесницкому:
— Как тебе это нравится, пан Николай, король велит давить, а Мнишек просит помягче?
— Ну Мнишек ясно, в родственники набился царю, вот и стелет соломку, тем более, говорят, царь ему еще сто тысяч злотых отвалил. Как не порадеть зятьку? А король взбесился, что вчерашний его выкормыш императором хочет заделаться.
— М-да, совести нет у твоего приятеля.
— У какого приятеля?
— Ну с которым ты пьянствовал в Кракове да по бабам бегал.
— А-а, — догадался Олесницкий. — Ты прав, Александр, к власти такие и рвутся.
— Поскольку ты с ним приятельствовал, пан Николай, то начнешь переговоры.
— Хорошо, — согласился Олесницкий со вздохом.
5 мая 1606 года в одиннадцатом часу польские послы сели в карету, присланную за ними из Кремля, и как советовал Мнишек, оставили дома даже шпаги, хотя они и являлись для них частью формы. На Соборной площади в Кремле их встретил дьяк. Едва они вылезли из кареты, он пригласил их следовать за ним и направился к Красному крыльцу Грановитой палаты. Они поднялись в Святые сени и через высокий красивый портал, изукрашенный красивой резьбой, вступили в Грановитую палату, великолепие которой трудно было сразу охватить взором. Зал был огромен, и потолок его подпирался одной четырехгранной колонной, расширяющейся кверху. И сама колонна, и все стены, и потолок были так разрисованы картинами библейского содержания, что дух захватывало.
Олесницкий вполне оценил хитрость своего, бывшего приятеля: «А ведь он умышленно назначил нам здесь аудиенцию, чтоб мы сразу поняли, с кем имеем дело. Задавить нас хочет этим великолепием. Как же мне к нему обращаться, чтоб не разозлить?
Царь сидел в царском кресле, и поскольку ноги его не доставали пола, под ними стояла небольшая красная скамеечка. Это отчего-то развеселило Олесницкого: «Коротышка! Коротышка-император!»
Тут же находилось несколько бояр, которых Олесницкий не знал. Он узнал только дьяка Власьева, приезжавшего раза два в Краков.
— Государь, — заговорил Олесницкий, отвесив перед тем поклон царю. — Мы уполномочены его величеством королем Сигизмундом вести с вами переговоры, а также вручить грамоту короля.
— Как титулует нас в грамоте ваш король?
— Как и в прошлый раз, государь.
— В таком случае я не принимаю вашей грамоты, — бледнея, сказал Дмитрий. — Можете вернуть ее вашему королю.
В прошлой грамоте король, чтобы уязвить царя, назвал его просто «князем», даже без «великого».
— Этим вы оскорбляете короля и республику, — спесиво вскинул подбородок Олесницкий.
— Нет, ясновельможный, это ваш король оскорбил мою империю, унижая меня, ее владетеля.
Но Николай Олесницкий уже закусил удила:
— Этот престол, на котором вы сидите, достался вам милостью королевской и помощью польского народа. Скоро же вы забыли эти благодеяния!
— Ваш король мне помогал? Ха-ха-ха. Вы слышите, господа сенаторы, что он несет? Ваш король мне «помогал» тем, что не мешал мне собирать войско. Вот так-то, милейший друг, Олесницкий.
«Ага, вспомнил-таки», — подумал Николай. А царь продолжал с пафосом:
— Мы не можем удовольствоваться ни титулом княжеским, ни господарским, потому что мы — император в нашем бескрайнем государстве и пользуемся этим титулом не на словах, а на деле, ибо никакие монархи, ни ассирийские, ни мидийские, ни цезари римские, не имели на него большего, чем мы, права. Нам нет равного в полночных края? Касательно власти. Кроме Бога и нас, здесь никто не повелевает.
Выслушав столь высокопарную речь, Олесницкий остыл:
— Но, государь, вы же не присылали к королю послов с просьбой дать вам императорский титул. Да король и не может его дать без согласия сейма.
— Послы были, и просьба была, пан Олесницкий. Но сейм кончился, и все, как мы видим, осталось по-старому. Более того, мы узнали, что на сейме многие ясновельможные не советовали королю давать нам этот титул. Они что? Во враги мне напрашиваются?
«Угрожает», — догадался Олесницкий» и в нем взыграла ясновельможная гордость:
— В таком случае, ваше величество, прошу отпустить нас.
Но, видно, и царю не хотелось идти на разрыв.
— Но мы же когда-то были приятелями, пан Олесницкий. Или я ошибаюсь?
— Как вы знали меня в Польше своим усердным приятелем и слугою, так теперь пусть король узнает во мне верного подданного и доброго слугу. Позвольте убыть, государь?
