Сколько золота в этих холмах - [56]

Дело вот в чем: пожар был ее идеей.

* * *

С самого начала у нас с твоей ма были одинаковые представления о справедливости. Я научил ее слову «лжец» в первую неделю, когда одна девица из этих двух сотен попыталась украсть вторую порцию еды. Это твоя ма схватила ту девицу за волосы и привела ко мне.

Твоя ма кивнула, когда я наложил на девицу наказание: на следующий день кормить ее не три, а два раза. Твоя мать сочла это справедливым.

Ты помнишь, девочка Люси, как ма слушала, когда вы с Сэм ссорились? Как она взвешивала каждое слово, прежде чем вынести суждение? Как она верила в честную работу? Так вот, в ту ночь, когда она запланировала пожар, она взвесила цену путешествия через океан двух сотен людей в сравнении с ценой жизни одного человека, похороненного у ручья. Она взвесила цену обещаний, данных в далеком порту, в сравнении с ценой истинных намерений золотого туза. И, подумав, решила, что будет справедливым, если две сотни человек откажутся от выполнения своей части контракта по строительству железной дороги. Ведь в конечном счете этот контракт был построен на обмане.

Она говорила так красиво. Она была такая умная. И, может быть, я позволил ей командовать мной, потому что очень боялся ее подвести.

Ее план был прост. Чтобы бежать, мы должны были избавиться от провожатых.

Чтобы избавиться от провожатых, мы должны были устроить пожар. Меня не так легко напугать, девочка Люси. И я не прикидываюсь безгрешным. Когда моя кровь закипала, я бил направо и налево. Но твоя мать говорила по-другому. Так, что кровь стыла. Жизнь за жизнь, сказала она, добавив к застреленному человеку женщину, которая умерла на корабле. У твоей ма страсть к арифметике… была. Она складывала скорби так, словно это были монеты, и отдавала долги не задумываясь. Именно поэтому она и занималась нашим золотом все те месяцы перед грозой. Вот почему в ночь грозы…

Но я забегаю вперед.

«Справедливость» – твоя ма заставила меня научить ее этому слову в ту ночь, когда она планировала пожар.

* * *

Хотя твоя ма и уломала меня к тому времени, но после того, как мы составили план, мне никак не удавалось уснуть. Жизни провожатых лежали на мне тяжким грузом, как бы я ни убеждал себя. Я оставил твою ма спать – ее лицо было спокойно, как озеро, – и пошел прогуляться. Проходя мимо провожатого поменьше ростом, стоявшего на страже, я кивнул ему – этот провожатый был помоложе, и не он убил того человека.

Он приветственно поднял трубку и так и замер с поднятой рукой. Предложил покурить и мне.

Кто знает, почему люди делают то, что делают, девочка Люси? Я сто раз прокручивал это мгновение у себя в голове, но так и не смог понять. Не действовал ли он, поспорив на что-то со своим напарником? Или ему приелось курение и он захотел избавиться от табака? Не был ли он похож на глухое животное, которое подходит к капкану и замирает, внезапно насторожившись, волосы его инстинктивно встают дыбом? Не был ли он шакалом, который, будучи загнан в угол, воровато опускает уши и вскрикивает, как человеческий ребенок? Был ли он одинок? Был ли он глуп? Был ли он добр? Что происходит в голове этих людей, когда они смотрят на нас, оценивают нас, что приводит их к решению сегодня называть нас узкоглазыми, завтра пропускать мимо без слов, а в иные дни даже предлагать подачку? Доподлинно я этого не знаю, девочка Люси. Никогда не мог понять.

В ту ночь я взял трубку – не хотел вызывать у провожатого подозрения. У него был встревоженный вид. Ему хотелось говорить. Он сказал что-то о красоте луны, она и вправду была красивая, о том, что пожары сходят на нет, они и в самом деле сходили на нет. Он сказал что-то о маленькой сестренке дома, отчего в животе у меня завязался такой узел, что я даже хотел было разбудить твою ма, взять назад свое обещание, сообщить ей всю правду о себе и принять тот приговор, который она вынесет, но тут провожатый спросил:

– Ты вообще откуда? Оттуда же, откуда все они?

Я в ту ночь был полубезумен, выплескивал хранимые тайны. По какой-то причине я сказал ему:

– Вообще-то я с этой самой территории. Родился неподалеку отсюда.

И этот человек рассмеялся.

Я сунул его трубку себе в рот. Затянулся. За раскаленной чашей трубки перед моими глазами я видел еще горящие вдали пожары. Животные убегали от огня, возможно, чтобы больше никогда не вернуться. Я втягивал в себя дымок и раскалялся, я думал, не сказать ли ему, что смеяться тут нужно по иному поводу: он и тысячи других всего лишь в прошлом году пришли разорять эту землю, а теперь объявили ее своей, тогда как эта земля принадлежала мне, и Билли, и индейцам, и тиграм, и бизонам, а теперь горела… и тут мне в голову пришло словечко твоей ма. «Справедливость». Я пожелал ему спокойной ночи.

* * *

План твоей ма проводили в жизнь только я и она. Две сотни людей были заперты в здании, а твоя ма сказала, что нам все равно не нужно им ничего говорить. Сказала, лучше позволить им спать спокойно. Сказала – нетерпеливо тряхнув головой, – она знает, так для них будет лучше. Сказала, они будут ей благодарны.

Она попросила меня научить ее слову, которым это называется. Не «ложь», не «лжец». Что-нибудь помягче. Я научил ее слову «тайна».