Сколько золота в этих холмах - [41]

– Девочки, – говорит ма. – Вам понравится.

– Если это место такое замечательное, – говорит Люси, – то почему вы уехали? Почему вы вдвоем приехали сюда?

Лицо ма, только что такое откровенное, становится непроницаемым. Она прижимает руки к груди, делает это так быстро, что ее локоть задевает плечо Люси.

– Хватит на сегодня. Лэйсы во.

– Ого, – говорит Люси, скорее удивленно, чем обиженно. Но ма не извиняется.

Люси не нравится, как ма облизывает губы, вспоминая про звездный фрукт, вкуса которого не знает Люси. Ей не нравится, что ма, говоря о черепичной крыше в доме ее детства, клянет крыши, под которыми росла Люси. Ведь иногда стук дождя по жестяной крыше или полотну может звучать не хуже, чем двуструнные скрипки, о которых говорит ма. Иногда пыль, которую так ненавидит ма, оседает на холмах чистым золотом. Люси требует, чтобы ма сказала ей, чем улицы ма лучше, чем дождь ма приятнее, чем пища вкуснее. Она спрашивает и спрашивает, ее голос разбухает, но не получает ответов, а ма с каждым вопросом все сильнее съеживается на подушках. Словно вопросы Люси – акт насилия.

Потом ба говорит «Да цзуй» и уносит Люси. Она плачет в его плечо, пока он несет ее, молотит ногами, он поднимает ее на кровать-чердак. Когда он приносит наверх и Сэм, хлюпанье, которое Люси чувствовала на плато, переходит в кипение.

– Я не поеду, – говорит ему Люси. – Я не хочу жить с этими другими узкоглазыми.

И сразу же вкус несправедливости. Как земляные пирожки, которые мальчишки лепили в школьном дворе и заставляли Люси лизать. Она заслуживает шлепка. Ба только грустно смотрит на нее. Ей не остается ничего иного, как проглотить этот вкус.

– Ты не должна говорить это слово, девочка Люси. Может быть, твоя ма права и тебя нужно увезти отсюда. Вот правильное слово.

И он называет им это слово.

Люси берет его на язык. Сэм делает то же самое. На вкус оно иностранное. На вкус оно правильное. На вкус оно такое, как домашняя еда, по словам ма: кислая и сладкая, горькая и пряная одновременно.

Но они дети. Восьми и девяти лет. Небрежные со своими игрушками, со своими коленками, локтями. Они сами позволяют этому своему названию упасть в трещины их сна с детской верой в то, что завтра всегда приносит больше: больше любви, больше слов, больше времени, больше мест, куда можно ехать, глядя на фигуры родителей на сиденьях фургона, раскачивание и потрескивание которого убаюкивает их, и они засыпают.

Вода

Люси просыпается от сухости во рту и звука дождя. Он глухо стучит по жестяной крыше – первый в сезоне. Она спускается, чувствуя, как пульсирует мочевой пузырь. Вода журчит и хлещет, словно их хибарку затопило. Луна тонким серпом висит в небе, месяц на исходе, а жестяной потолок искажает свет, отчего кажется, будто беспокойные серебряные волны накатывают на стены. Дом – океан. А корабль? Она замирает на последней ступеньке. Корабль – это матрас, а на нем морское животное, многорукое и страшное, кожа у него липкая и влажная. Горло у нее слишком пересохло – она не может закричать. А потом она видит: не одно существо, а два. Ма сидит верхом на па, ее живот придавливает его. Ее ночная рубашка ниспадает на них обоих, а ее ноги обхватывают его, вдавливают его в матрас. Она мучает его. Его дыхание быстрое и прерывистое. «…еты», – говорит ма. Она приподнимается и опускается. Он стонет под ее весом. «Билеты». Ба кладет руку на ее грудь, пытается ее остановить. «Красота – это оружие», – говорила ма, и Люси думает, что начинает понимать эти слова. Сила ма – ночная сила. Пот проступает у Люси в тех местах, где кожа трется о кожу: в локтевых сгибах, когда она складывает руки, между бедрами. Влажное тепло в комнате; наступает сезон дождей. Ба закатывает глаза. Но ма продолжает свое, пока его голова не сникает, и единственное слово срывается с его губ: «Да». И только тогда ма поднимается. Люси ощущает жжение собственной мочи, струйка которой стекает по ноге. Со стыдом она поднимается по лестнице назад на чердак. Бежать в сортир уже нет нужды.

Земля

Когда-то ма с исступлением ярости охраняла свой сундук. Она берегла его содержимое, а больше всего – запах. Внутри сундука обитает терпкий запах, горький и сладкий. Запах другой земли, ослабевающий после каждого поднятия крышки.

Теперь этот самый сундук стоит открытый, вокруг разбросаны платья и лекарства. Нет нужды складывать в него вещи – семья на следующей неделе отправляется в порт, а сундук бросает здесь. Ма с ее огромным животом – до появления ребенка остались считаные недели – говорит, что не нужно им тащить лишний груз. Вскоре они будут жить там, где этот запах повсюду.

– Хао мэй[64], – говорит ма, протягивая Люси пару изящных белых туфелек, усеянных бисером, – давний предмет вожделения Люси. – Они тебе будут впору.

Люси отворачивается, когда ма зовет ее, потом сбрасывает туфельки с ног. Она не хочет восхищаться плетением бисера. Выбегает босиком под дождь.

– Не забудь его поблагодарить, – кричит ей вслед ма.

Было время, когда похвала ма утоляла жажду Люси. Теперь похвала приходит, как нынешний сезон дождей: в избытке и слишком рано.

Шахту затапливает. Еще больше шахтеров лишаются работы. С притоком бурой воды усиливаются слухи и раздражительность. На прошлой неделе хозяин шахты пришел без предупреждения за арендной платой. Он ворвался внутрь, стреляя глазами. Люси тогда порадовалась тому, как умело спрятала ма мешочки. Ба подошел поближе к револьверу, но ма осталась невозмутима. Она улыбнулась хозяину, а когда он ушел, перешагнула через лужу, натекшую с его обуви. Только сказала, что им лучше привыкнуть к влаге перед отплытием.