Сколько стоит корона - [38]

Дойлу хотелось бы поторопить старуху, но он не стал этого сделать, просто сложил руки на груди и приготовился слушать. Порой Шило притаскивал ему таких старух — наблюдательных, все знающих. Поторопишь такую, начнешь задавать лишние вопросы — и она запутается в собственных мыслях, язык ей откажет, разум помутится. Их нужно было просто слушать — и тогда они рассказывали то, чего не мог рассказать никто другой.

— Вы думаете, милорд, я выжившая из ума старуха? — она подняла на него свои блестящие глаза. — Я знаю мою леди с колыбели. Когда сегодня она вернулась в свой шатер — как она плакала, милорд.

Дойл скрипнул зубами и напомнил себе о терпении. Она все расскажет. И о том, почему плакала леди Харроу. Она для этого пришла.

— Как она была испугана.

— Что ее испугало? — мягко спросил Дойл.

— Крики, милорд, — старуха потрясла головой. — Жуткие крики. Они были страшны. А ваш голос — еще страшнее. Как будто враг всему живому из своего логова вышел. Так она сказала.

Лекарь говорил, что леди Харроу ушла, чтобы найти его. Со своей старой служанкой она подошла к его шатру — и, очевидно, выбрала для этого тот самый момент, когда он беседовал с Ойстером. Что именно она услышала — было угадать сложно. Но это испугало ее — женщину, живущую с уверенностью в том, что казни, да еще и прилюдные — это слишком жестоко.

Шатер Дойла, как и всегда, стоял на некотором отдалении. Он позаботился о том, чтобы Ойстер никуда не сбежал — но не имел возможности выставить внешнюю охрану. Никто не помешал леди Харроу подойти к шатру, а потом в ужасе убежать прочь.

— Моя леди кажется сильной. Но на нее легло слишком тяжелое бремя. Как она могла не испугаться, когда у нее перед глазами встали крики людей из ее деревень, — старуха наклонила голову.

— За то, что ты рассказываешь это мне, в тайне от своей госпожи, — медленно произнес он, — тебя бы следовало высечь.

Старуха улыбнулась тонкими губами:

— Я так стара, высокий милорд, что мне ни плеть, ни смерть не страшны. Мне страшно только, что я умру, и никто не защитит больше мою леди.

— И ты полагаешь, — он напрягся и вспомнил имя, которое она называла, — Мила, что я ее смогу защитить?

— Я хоть и стара, но не ослепла, высокий лорд, — ответила она.

Это он тоже чувствовал — цепкий, пронзительный взгляд. Что она заметила — один Всевышний знает. Но она была права.

Дойл снял с пальца золотой перстень, по случайности надетый сегодня, и протянул:

— Возьми, старуха. Моя благодарность.

Мила опять улыбнулась и покачала головой:

— На что мне ваше золото, милорд? В могилу его не заберешь.

— Тогда чего хочешь?

— Вы мне спасибо скажите, милорд, я и рада буду.

Дойл не мог бы объяснить, почему, но ему подумалось, что он охотнее дал бы три таких перстня и еще кошель золота, чем поблагодарил бы ее. Но он отбросил эту мысль и произнес:

— Спасибо.

Она опять поклонилась. Если бы люди Дойла не обыскивали комнату этой служанки, он заподозрил бы ее в ведовстве: слишком ярко блестели у нее глаза, слишком странно она улыбалась. Но у нее не нашли ни одной книги, ни одной травинки, ни одной черной свечи или каких-то других предметов для грязных ритуалов. И, в конце концов, будь она ведьмой, она едва ли стала бы привлекать к себе его внимание.

Когда она ушла, Дойл снова лег на тюфяк и закрыл глаза. На пир идти не хотелось, хотя и было необходимо. Мысли в голове скакали, как табун на выгоне, но он волевым усилием не позволял себе ухватиться хотя бы за одну из них. Нельзя размышлять серьезно, пока пульс бешено бьется. Он все-таки притянул к себе графин вина и сделал глоток прямо из него. Горло обожгло, и Дойл как-то отстраненно заметил, что ничего не ел.

Словно прочитав его мысли, Джил поднес ему поднос с мясом, уже нарезанным ломтями, и пробормотал:

— Милорд, вы так и не ели с утра.

Мясо на вкус показалось сухим и пресным — вероятно, из-за усталости. Прожевав несколько кусков, Дойл откинулся обратно на тюфяк, поворочался, чтобы устроить проклятое, надоевшее хуже смерти плечо, и закрыл глаза.

— Разбудишь, когда начнут трубить, — сказал он и сразу же провалился в тяжелый черный сон, полный каких-то смутных навязчивых образов и мрачных знаков.

Мальчишка разбудил его, кажется, почти сразу же — и только затекшее тело свидетельствовало о том, что он проспал не меньше часа. Левое плечо ломило, колено опять начало тянуть.

Поднявшись и переодевшись, Дойл почувствовал себя не лучше, а значительно хуже — тело противилось необходимости куда-то идти и что-то делать, отзываясь на каждое движение болью, а разум был по-прежнему слишком смятен безумными событиями дня.

Тем не менее, он вошел в роскошный королевский шатер и расположился на своем месте, окидывая стол взглядом. Сегодня было неспокойно. Кто-то заметил отсутствие милорда Ойстера. Кто-то высказывал предположения, где он и куда пропал. И почти все то и дело косились на Дойла, догадываясь, что это его рук дело. Дойл же с не меньшим вниманием изучал членов Королевского совета. Сегодня они еще рядились в дорогой эмирский шелк и зианнский лен, сверкали кольцами. Завтра утром они на породистых лошадях поедут в столицу, представляя из себя верную королевскую свиту. А уже вечером будут отвечать на его вопросы в подвалах Шеанского замка.