Сколько стоит корона - [35]

Когда последние посторонние глаза исчезли, Эйрих опустил голову и сгорбил спину, словно корона оказалась слишком тяжелой и стала тянуть его к земле.

— Брось, — заметил Дойл, — на войне люди умирали сотнями.

— Мне следовало лучше слушать тебя, братишка, — почти беззвучно ответил Эйрих и прибавил громче, выпрямляясь в седле: — я хочу знать, кто за этим стоял. Все имена. Все мотивы.

— Узнаешь не позднее завтрашнего утра. Милорд Ойстер вряд ли станет молчать слишком долго.

В лагерь вернулись вместе со свитой — о произошедшем еще никто не знал, и милорды были весьма оживлены и обсуждали подстреленного оленя. Эйрих раздавал улыбки и ликовал с остальными — как и полагалось доброму королю. На мрачного и настороженного Дойла, к счастью, мало кто обращал внимание.

Едва он убедился, что Эйрих под надежной охраной все еще бледных после болезни, но уже крепких и сильных теней, он направился в свой шатер, где на земляном полу его ждал милорд Ойстер. Тех полутора-двух часов, которые прошли со времени его ареста, хватило, чтобы он растерял свои улыбки и ужимки и начал трястись от страха.

Дойл опустил полог шатра, шуганул Джила, чтобы не мешался, велел двум теням стоять у входа и опустился рядом с Ойстером на одно колено.

— Милорд Дойл! — забормотал он. — Я не знаю, в чем вы меня подозреваете, но я клянусь…

Дойл остро пожалел, что палачи и отец Рикон остались далеко в Шеане. Он был бы рад сейчас любому из них. Но их не было, поэтому он вытащил из-за голенища сапога кинжал и произнес:

— Не раздражай меня скулежом, Ойстер. Лучше расскажи подробно, кто надоумил тебя убить короля?

Ойстер затряс головой и начал клясться матушкой и Всевышним. Когда кончик кинжала коснулся его щеки, он заплакал.

— Разденьте его, — велел Дойл теням, и один из них споро разрезал на толстяке одежду, обнажая рыхлое розовое тело, больше подходившее какой-нибудь матроне, а не благородному мужчине. Тело затряслось от холода.

— Деван Ойстер, — сказал Дойл негромко, — ты можешь сейчас еще немного поспорить со мной. Можешь говорить, что ни о чем не знаешь.

Он поймал испуганно-злой взгляд.

— Я тебе не поверю, разумеется. Мне придется сделать тебе больно. Например, — Дойл коснулся кинжалом его жирной груди, — я могу срезать тебе часть кожи. Это больно, но быстро проходит. Или могу отрезать ухо, — вслед за этими словами он провел лезвием по уху милорда. — Это значительно больнее и мало поправимо. Или, — чтобы продолжить, ему пришлось преодолеть естественный приступ отвращения, — я могу тебя оскопить. Это настолько больно, что можно умереть.

Ойстер заскулил как собака. Дойл поднялся и отошел в сторону, отчетливо давая Ойстеру понять, что он наг, слаб и беззащитен. В воздухе резко запахло мочой и испражнениями, и Дойл тяжело сглотнул, напоминая себе, что рядом почему-то нет очереди из тех, кто сделал бы за него — неженку эдакого — столь приятную работу.

— А тем временем те, кто тебе помогал и, может, даже советовал подослать к королю убийцу, сидят с ним за столом. Пьют вино. Жрут мясо. Разве это справедливо, Деван?

Девану Ойстеру хватило десяти минут уговоров и одной тоненькой царапины на обширном животе, исторгнувшей из его глотки вопль боли, чтобы начать не просто говорить, а заливаться клекотуном, да так, что Дойл пожалел об отсутствии писаря. Потому что поэма выходила знатная.

Глава 15

Когда Ойстер закончил рассказ, Дойл подавил страстное желание перерезать ему глотку, чтобы никогда больше не видеть. К сожалению, пока он нужен был живым — чтобы в столице захватить остальных сиятельных мерзавцев, вообразивших, что без короля им будет жить значительно вольготней.

До конца охоты оставался еще день, поэтому Ойстера тени заперли в одной из карет и установили дежурство. Сам он вряд ли бы попытался сбежать — слишком был напуган самой мыслью о том, что его жирной туше может быть причинена боль. Но сообщники, если бы узнали о его откровениях, могли бы попытаться вытащить его — или же убить.

Когда его увели, а Джил, все время прятавшийся где-то в складках шатра, споро принялся оттирать наглядные (и дурнопахнущие) свидетельства ужаса милорда, Дойл вздохнул с определенным облегчением. Во всяком случае, остальных допрашивать можно будет в Красной камере, силами профессионалов пыточного дела.

Бросив мальчишке:

— И принеси потом поесть, — Дойл вышел из шатра, дошел до одной из бочек с водой и тщательно вымыл руки и испачканный в крови кинжал, после чего направился к Эйриху.

В этот раз не было ни сомнений, ни яростных выкриков о том, что он сам может о себе позаботиться. Услышав все подробности, сильный, мощный король слабо опустился на стул и снял с головы тяжелую корону.

— Ближайшие советники…

— Именно они обычно и предают первыми, — отозвался Дойл. — Ты — хороший король. Даже отличный. Но для них лучший король — это тот, которого нет. И в этом плане сейчас очень удобное время.

— Из-за ребенка, — кивнул Эйрих. — Нет ничего проще: убить меня, провозгласить еще не рожденного младенца наследником престола, а самим составить регентский совет.

Сказав это, король нахмурился, поднял голову и спросил:

— Но они не могли не понимать, что ты этого не допустишь. Никогда.