Сколько длятся полвека? - [93]
— У тебя жар.
Макс приложил ладонь ко лбу. Как мать, когда заболевал кто–нибудь в семье. Градусников она не признавала.
— Я совершенно здоров, самочувствие превосходное.
Чувствовал себя он никак не превосходно. Последние дни ходил с температурой. Но не желал в этом признаваться себе, того меньше — показывать остальным.
— Раз ты такой специалист, назначу тебя начсандивом.
Чужие голоса, суматошные выстрелы оборвали разговор. Немцы прочесывали полосу отчуждения. До леса —>! рукой подать. В предвечерних сумерках прицельный огонь маловероятен. Разве что по черному пятну генеральского реглана.
Он бежал впереди, Макс — замыкающим, следил, чтобы никто не отстал. Вчера он расхвастался: шинель пробита в двенадцати местах, а у него — ни царапины. Неуязвим.
Карл цыкнул: нельзя так говорить, постучи по деревяшке…
Немцы заметили бегущих. Пулеметные трассы стлались над землей.
Сверчевский видел: до лесу ему не дотянуть. Не хватит дыхания. Каким–то чудом Макс оказался рядом, обхватил за пояс. (Никакого чуда, он всегда помнил про астму, душившую брата.)
— Еще, Карлуша, еще…
Макс выпустил его. Кто–то другой тянул теперь Сверчевского.
В лесу он огляделся. Пятеро. Рванул назад: где Макс?
Его схватили, удержали силой.
— Нельзя, товарищ генерал, нельзя.
Автоматно–пулеметные очереди стихли вместе с быстро сгущавшейся темнотой. На востоке в небе далекими искрами вспыхивали зенитные разрывы. Москва до утра отбивала воздушный налет…
Макс лежал там, где его скосила пуля, кем–то раздетый догола: обнаженное тело в насмешку перетягивал брючный ремень.
Тот самый, некогда подаренный Карлом.
…Сверчевский от всего устранился. Спутники, однако, делали вид, будто повинуются его приказам, советуются с ним.
Обошли лесами Гжатск, взяли южнее Волоколамска.
Немецкое наступление в этом районе застопорилось. 16‑я армия Рокоссовского сдерживала напор. Артиллерийский гул нарастал, фронт приближался.
Он сидел на сваленной сосне, зябко запахнувшись в негреющее кожаное пальто, мечтая лишь о затяжке. Самосад, которым делился старик в валенках с галошами, кончился два дня назад.
— Так–то, товарищ генерал…
Старик устало присел рядом.
Впервые Сверчевский внимательно всмотрелся в его лицо и понял: это не старик. Он казался таким из–за сивой щетины, разношенных валенок с галошами.
— Я из фронтовой прокуратуры. Был направлен разобраться на месте. Ни командировочным предписанием, ни каким–либо иным документом сейчас не располагаю…
Линию фронта они миновали ночью, сами не заметив. Утром увидели в деревне красноармейские ушанки, услышали русскую речь.
Выходившим из окружения здесь не удивлялись. Их отводили в избу, где за столом сидели оперуполномоченный Особого отдела и представитель политотдела 16‑й армии.
Оперуполномоченный рассматривал фотографию на удостоверении Сверчевского. Седая клочковатая борода неузнаваемо изменила лицо. Однако особиста уже не удивляли такие превращения. Он встал и протянул удостоверение.
— У меня к вам нет вопросов.
Батальонному комиссару из политотдела Сверчевский предъявил партийный билет и присел на табурет, расстегнул обтрепанное, с висящим карманом кожаное пальто.
Увидев на кителе три ордена, оперуполномоченный толкнул локтем батальонного комиссара.
— Силен мужик.
Сил мужику доставало лишь попросить хлеба и стакан воды.
Особист сорвался с места, крикнул в сени:
— Басков, мигом из комсоставской столовой термос с чаем, бутерброды. Одна нога здесь, другая — там.
Блаженно обжигаясь, Сверчевский пил из алюминиевой кружки сладкий чай.
Тем временем перед батальонным комиссаром и оперуполномоченным проходили его спутники, те, с кем он пробивался из окружения. Ни у кого из пятерых документов не было. Никаких.
Когда дверь за последним захлопнулась, Сверчевский поднял глаза на уполномоченного.
— Пишите: нижеуказанные командиры…
— У нас не принято, товарищ генерал.
— Нижеупомянутые командиры Рабоче–Крестьянской Красной Армии, находясь в сложных условиях окружения, продемонстрировали мужество и верность Советскому государству… Точка. Проставьте фамилии. С новой строки: я, генерал–майор Сверчевский, готов подтвердить это устно и письменно перед любой инстанцией…
Он расписался, вопреки обыкновению старательно выводя каждую букву.
Штаб 16‑й армии предоставил Сверчевскому легковушку, и, не будь дорога забита обозами, засветло успел бы в Москву.
При въезде в столицу машину задержали на контрольно–пропускном пункте, напоминавшем укрепленный узел: отрытые щели, противотанковые ежи, дот. Выяснилось, что у машины нет пропуска для ночной езды по городу. Однако полковник в новом белом полушубке предложил в своей «эмке» подбросить до Кировских ворот.
От Кировских Сверчевский едва не бежал, срезая углы, выгадывая метры и минуты. Через Телеграфный переулок, Кривоколенный, Армянский, Петроверигский.
И замер в темном, как и улица, парадном подъезде.
Сколько раз там, под Вязьмой, когда шансов увидеть близких, Москву почти не оставалось, он в полудреме проделывал подъем по этой лестнице. Четыре ступеньки, площадка, первый марш, второй…
Он перевел дыхание, прежде чем надавить на кнопку звонка.
Обычно он нажимал отрывисто, коротко и сердился, если не сразу открывали.
Знаменитая статья В. Кардина в «Новом мире» «Легенды и факты», вызвала многочисленные отклики читателей, ставила под сомнения отдельные постулаты советской истории.
Герой повести «Минута пробужденья» — декабрист Александр Бестужев, офицер-гвардеец, писатель, критик, соиздатель журнала «Полярная звезда». Он вывел на Петровскую площадь в декабре 1825 г. один из восставших полков. Из каземата Петропавловской крепости отправил Николаю I письмо, обличающее самодержавие. Сослан рядовым на Кавказ. Ему было запрещено печататься под собственной фамилией, и он вскоре прославился как Марлинский. Легенды окружали жизнь и таинственную смерть революционера, опального писателя.
«Дом Витгенштейнов» — это сага, посвященная судьбе блистательного и трагичного венского рода, из которого вышли и знаменитый философ, и величайший в мире однорукий пианист. Это было одно из самых богатых, талантливых и эксцентричных семейств в истории Европы. Фанатичная любовь к музыке объединяла Витгенштейнов, но деньги, безумие и перипетии двух мировых войн сеяли рознь. Из восьмерых детей трое покончили с собой; Пауль потерял руку на войне, однако упорно следовал своему призванию музыканта; а Людвиг, странноватый младший сын, сейчас известен как один из величайших философов ХХ столетия.
Эта книга — типичный пример биографической прозы, и в ней нет ничего выдуманного. Это исповедь бывшего заключенного, 20 лет проведшего в самых жестоких украинских исправительных колониях, испытавшего самые страшные пытки. Но автор не сломался, он остался человечным и благородным, со своими понятиями о чести, достоинстве и справедливости. И книгу он написал прежде всего для того, чтобы рассказать, каким издевательствам подвергаются заключенные, прекратить пытки и привлечь виновных к ответственности.
Кшиштоф Занусси (род. в 1939 г.) — выдающийся польский режиссер, сценарист и писатель, лауреат многих кинофестивалей, обладатель многочисленных призов, среди которых — премия им. Параджанова «За вклад в мировой кинематограф» Ереванского международного кинофестиваля (2005). В издательстве «Фолио» увидели свет книги К. Занусси «Час помирати» (2013), «Стратегії життя, або Як з’їсти тістечко і далі його мати» (2015), «Страта двійника» (2016). «Императив. Беседы в Лясках» — это не только воспоминания выдающегося режиссера о жизни и творчестве, о людях, с которыми он встречался, о важнейших событиях, свидетелем которых он был.
«Пазл Горенштейна», который собрал для нас Юрий Векслер, отвечает на многие вопросы о «Достоевском XX века» и оставляет мучительное желание читать Горенштейна и о Горенштейне еще. В этой книге впервые в России публикуются документы, связанные с творческими отношениями Горенштейна и Андрея Тарковского, полемика с Григорием Померанцем и несколько эссе, статьи Ефима Эткинда и других авторов, интервью Джону Глэду, Виктору Ерофееву и т.д. Кроме того, в книгу включены воспоминания самого Фридриха Горенштейна, а также мемуары Андрея Кончаловского, Марка Розовского, Паолы Волковой и многих других.В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Это была сенсационная находка: в конце Второй мировой войны американский военный юрист Бенджамин Ференц обнаружил тщательно заархивированные подробные отчеты об убийствах, совершавшихся специальными командами – айнзацгруппами СС. Обнаруживший документы Бен Ференц стал главным обвинителем в судебном процессе в Нюрнберге, рассмотревшем самые массовые убийства в истории человечества. Представшим перед судом старшим офицерам СС были предъявлены обвинения в систематическом уничтожении более 1 млн человек, главным образом на оккупированной нацистами территории СССР.
Монография посвящена жизни берлинских семей среднего класса в 1933–1945 годы. Насколько семейная жизнь как «последняя крепость» испытала влияние национал-социализма, как нацистский режим стремился унифицировать и консолидировать общество, вторгнуться в самые приватные сферы человеческой жизни, почему современники считали свою жизнь «обычной», — на все эти вопросы автор дает ответы, основываясь прежде всего на первоисточниках: материалах берлинских архивов, воспоминаниях и интервью со старыми берлинцами.