Сказки старые, да на новый лад - [6]
Прибежал Волк и тоненько и нежненько запел:
Услыхали козлятки — голос точь-в-точь матери, а запах кругом цветочный, дивный… Открыли двери. Ворвался Волк в Чешский лес и ну душить, грызть, пожирать…
Нажрался Волк, а все не досыта, все мало.
«Давай, — думает, — в другую сторону схожу, погляжу, других козляточек погрызу, косточки их мяконькие поглодаю!»
Облизнулся Волк и пошел.
Сидят козлята в дому — песни играют, ни о чем не тужат, старика слушают. Сидит с ними старый козел-козлище — бородище-брехунище — Пэтенище: соловьем заливается, рогами трясет, копытами стукотит, Волка сокрушить грозится, похваляется.
— Все козлята в домах сидели, а у нас, мало того, еще стена каменная, железная есть. Стоит Мажино — неприступная, не пройти ее, не прорвать ее, путь к нам преградила.
Подошел Волк к стене — нюхнул раз, нюхнул два… Видит, стену не прошибить, не перескочить, под нее не подкопаться.
«Дай, — думает, — кругом обойду».
Обежал Волк стену да с черного хода в дом постучался и запел:
Заметались козлята по дому, запрыгали:
— Зачем матушка с черного хода идет?! Вдруг это Волк притворился, прикинулся?…
А старый козлище-бородище — Пэтенище брехать перестал, глаза выпучил, со страха весь пол как есть орешками усыпал.
Догадался козлище, что Волк пришел козлят кушать и решил:
— Коли услужу Волку — будет помнить меня, помилует, на службу возьмет, почестью наградит… А козлятам так и так помирать.
И к двери пошел.
— Не открывай! — кричат козлята. — То не матушка пришла.
— Что вы, детушки-ребятушми! — говорит козлище-бородище — Пэтенище. — Маменьку свою не узнаете?
А Волк поет:
Отворил козлище дверь.
Ворвался в дом жадный Волк, стал козлят пожирать, добро хватать, суд и расправу чинить, а козлище-брехунище — Пэтенище пощадил, пожалел, даже поцеловать себя с другого конца милостиво позволил, в ливрею обрядил, у двери поставил, мол, и старый, и бородатый, — как есть, по форме, швейцар!
Нажрался Волк, заленился.
«Зачем, — думает, — еще мне к козлятам ходить? Пусть сами идут».
Вытянул Волк морду вперед и закричал громким голосом:
Только кликнуть успел, а уж слышит издалека блеют:
— Ма-а-атушка! Ма-а-аменька!..
Видит: вскачь, что было сил, несутся к нему с разных сторон козлы — венгерские, финские и румынские.
Видят они Волка клыкастого, когтистого, шерстистого, да притворяются (такого он на них страха нагнал!):
— Мх-а-атушка! Ма-а-аменька! — кричат.
Волк их жрет, а они от страха трясутся и, как Волк приказал, улыбаются, стесняются, что больно тощие, костлявые. На зубах у Волка хрустят, а приговаривают:
— Ма-а-атушка! Ма-а-менька! Кормилица! Поилица!..
Нажрался Волк, совсем обнаглел.
«Кой чорт, — думает, — тонким голосом, нежным петь! Пусть-ка попробуют дверей не открыть!»
Пошел Волк на восток.
Подошел к земле русской, советской, да как гаркнет, не тонким, а своим — хриплым, жадным, мерзким голосом:
— Эй вы, мать пришла!
— Мать? — спросили из дома.
— Мать, мать! — прохрипел Волк и бросился в двери.
Но тут они сами раскрылись, и на крыльцо вышли не козлятки, а здоровенный детина с дубиной в руках.
— Мать, так мать! — сказал он, размахнулся, да ка-ак треснет Волка по черепу:
— Получай благословение!
У Волка аж искры из глаз посыпались. Треск такой раздался, что по всему миру слышно стало: кто из козлят еще живой был, в волчьем плену томился, — проснулись, подскочили, обрадовались:
— Никак Волк на Человека напоролся!
Кинулся Волк детине на шею, да тот в сторону подался, и промахнулся Волк.
А детина замахнулся дубиной, еще раз Волка по черепу саданул:
— Это тебе за мать, а это за ребятушек, за козлятушек.
А из дверей, глядь, другие ребята идут, на бой выходят, — один к одному, молодые, здоровые, смекалистые. Дубины у них железные, кулаки увесистые.
И сейчас с лютым Волком бьются, — вы головы подымите, уши откройте, послушайте — аж на всю землю хруст разносится.
А вы читать читайте, да на ус мотайте, время не теряйте — один за троих, трое за девятерых, каждый за всех поспевайте, работайте: штыком и пушкой, молотом и плугом, каждым словом и делом своим — в труде и в бою — бейте фашистскую гадину!
Мальчик-с-пальчик
Жили себе старик со старухой. Вдруг ворвались в их родное село фашисты — и ну грабить, разорять, людей убивать. Из пушки стреляют, из ружей бьют, ножами пыряют, голосами не нашими, а звериными кричат, рычат.
— Будь они прокляты! — говорит дед. — Что нам с тобой теперь, старуха, делать?
— Худо пришло, старик! — отвечает старуха. — Некому заступиться, некому нас уберечь. Все сыны — на службу ушли.
И ну по пальцам считать:
— Большой — летчик, другой — танкист, средний — артиллерист, четвертый пехотинец, а пятый…
Досказать не успела, пяти пальцев не сосчитала — влетели фашисты в избу:
— Подавайте красноармейцев!
И на старика лезут, за бороду хватают.
