Сказки и легенды - [37]
Обратная дорога показалась ему очень короткой, настолько душа его была поглощена мыслями о прекрасной Либуше. Не смея мечтать об ответной любви, он дал себе клятву никого не любить всю свою жизнь, кроме нее.
Старый рыцарь обрадовался возвращению сына и еще больше тому, что предсказание дочери мудрого Крока так удачно совпало с его желанием. Поскольку боги указали юноше, что ему должно заниматься хлебопашеством, он не мешкая надел на своих белых быков ярмо и запряг в плуг. Первая же борозда получилась на славу. Быки обладали такой силой и выносливостью, что за день вспахали земли больше, чем это обычно делают двенадцать больших упряжек. Были они резвы и проворны, как бык в календаре[74], выпрыгивающий из облаков под знаком апреля месяца, и совсем не напоминали вялого, флегматичного, евангельского быка, что уныло бредет подобно пастушьей собаке рядом со своим святым проводником.
Герцог Чех, который первым во главе своего войска ворвался в Богемию, давно уже скончался, не оставив после себя наследника трона и титула. После его кончины магнаты объявили новые выборы, но вследствие буйного и неукротимого нрава не смогли прийти к разумному решению. Корысть и самомнение уподобили первый богемский ландтаг польскому сейму. За княжескую мантию ухватилось столько рук, что ее разорвали в клочья, и она не досталась никому. Наступила анархия. Каждый делал, что ему вздумается: сильный угнетал слабого, большой — малого, богатый — бедного. В стране не стало твердой власти, и все-таки находились умники, которые утверждали, будто в новой республике все обстоит благополучно.
— Все в порядке, — уверяли они, — и все идет своим чередом, как и везде: волк пожирает овцу, коршун — голубку, лиса — курицу.
Такой несправедливый взгляд на вещи не встретил поддержки народа. Когда опьянение мнимой свободой мало-помалу улетучилось и люди отрезвели, разум вступил в свои права. Патриоты, честные граждане и все, кому дорога отчизна, решили уничтожить многоголовую гидру[75] и вновь объединить страну под единым скипетром.
— Давайте, — говорили они, — выберем князя, который управлял бы нами по законам и обычаям наших отцов, обуздал бы произвол и установил в стране закон и справедливость. Пусть во главе нас станет не самый могущественный, не самый смелый, не самый богатый, но самый мудрый.
Народ, давно уставший от притеснений мелких тиранов, на этот раз был единодушен и встретил такое предложение бурным одобрением. Созвали ландтаг, и единодушный выбор пал на мудрого Крока. Снарядили и отправили к нему почетное посольство, чтобы пригласить его для принятия княжеского престола. И хотя сам он не добивался высоких почестей, однако не колеблясь согласился на требование народа. Его облачили в пурпур, и он с помпой вступил в княжескую столицу Вышеград[76], где народ встретил его ликованьем и принес присягу на верность. Так случилось, что и первая тростинка щедрой феи открыла ему свой дар.
Скоро слава о его мудром законодательстве и справедливости разнеслась далеко за пределы страны. Сарматские князья[77], постоянно враждовавшие между собой, издалека приезжали к его судейскому трону разрешать свои распри. Он взвешивал их тяжбы на непогрешимых весах закона, справедливо меряя их; и если раскрывал уста, то изрекал свой приговор будто достославный Солон[78] или мудрый Соломон[79], восседавший на троне среди двенадцати своих львов.
Однажды в Польше несколько подстрекателей, объединившись, восстали против спокойствия страны и довели легко возбудимый польский народ до бунта. Крок отправился туда во главе войска и прекратил гражданскую войну. В благодарность за подаренный мир большая часть народа избрала его также и своим герцогом. Он построил там новый город, названный в его честь Краковом, и за городом этим до сего времени сохранилось право короновать польских королей. До конца своих дней Крок со славой управлял страной. Когда он заметил, что жизненный путь его подходит к концу и смерть близка, то велел сколотить себе гроб из обломков дуба, на котором жила фея, его супруга, и в нем похоронить свои останки. Затем с миром почил и, оплакиваемый тремя дочерьми, которые, выполняя отчую волю, положили усопшего в дубовый гроб, был предан земле. Вся страна скорбела по нем.
Едва завершилась пышная траурная церемония, выборные от всех сословий собрались на совет, чтобы решить, кто же займет опустевший герцогский трон. Народ единодушно высказался за одну из дочерей Крока, только не могли прийти к соглашению, какую из них выбрать. Менее всего приверженцев оказалось у Бэлы, ибо у нее было недоброе сердце и она часто употребляла свой волшебный дар во вред людям. Но она вселила в народе такой страх к себе, что никто не решался возражать, спасаясь ее мести. Когда стали голосовать, все избиратели словно онемели: ни одного голоса не было подано за нее, но и ни одного против.
С заходом солнца представители от народа разошлись, отложив выборы до следующего дня. На сей раз было названо имя Тербы. Но уверенность в действии ее могущественных заклинаний вскружила ей голову, и она стала надменна и заносчива; она требовала поклонения себе как божеству и, если ей беспрестанно не курили фимиам, становилась капризной, угрюмой и своенравной — словом, обнаруживала все качества, которые позорят лестное звание прекрасного пола. Ее боялись меньше, чем старшую сестру, но любили не больше. По этой причине на поле, где происходили выборы, царила мертвая тишина, будто на поминках, и опять никто не голосовал. На третий день очередь дошла до Либуши. Едва произнесли ее имя, как среди избирателей послышался одобрительный шепот, строгие лица прояснились и морщины на них разгладились. Каждый избиратель рассказывал стоявшим рядом о девушке только доброе. Один хвалил ее благонравие, другой — скромность, третий — ум, четвертый — безошибочность ее предсказаний, пятый — бескорыстие в отношении приходящих к ней за советом, десятый — целомудрие, еще девяносто — красоту и, наконец, остальные — ее домовитость. Если влюбленный перечисляет слишком длинный список совершенств своей избранницы, всегда возникает сомнение, обладает ли она хоть одним из них. Но целый народ нелегко ввести в заблуждение, он скорее склонен произнести свой приговор в ущерб, чем в пользу доброй славе человека.
