Сказки Бустаная - [44]

Прошла вечность, пока показалась зеленоватая луна. Бой был окончен.

* * *

— Никогда бы не подумал, святой отец, что вы можете что-то знать о подобных местах!

Монах пожал плечами. Капитан долго и внимательно разглядывал один из перстней на своей правой руке, потом с трудом содрал его с пальца и бросил за борт.

— Жертва морю? — поднял брови монах.

— Не знаю… Пусть не достанется этим тварям!

Монах меланхолично улыбнулся.

— И груз серебра я тоже приказал выкинуть за борт!

— Охота вам заниматься такими глупостями в последние часы своей жизни. И других заставлять.

Капитан пожал плечами.

— Тем более, я вас уверяю — найдут и поднимут со дна.

Молчание медленно и равнодушно прошлось по палубе.

— Серебро, молоко или живая вода, Сила Милости… — задумчиво проговорил монах. — Для Куриэля всё это символы его веры, именно из-за них он за нами и гоняется. Скажите, вас утешает, что мы погибнем из-за символов чьей-то веры?

— Ничуть.

— А меня утешает…

— Он и за золотом тоже гоняется.

— Золото — это другая последовательность в его жизни: кровь, огонь, Сила Гнева, месть…[11]

Когда на горизонте показались два корабля, Адмирал подошёл к коврику колдунов. Выглядел он смущённым.

— Длинный, я опять хочу тебя просить, хотя у меня нет такого права…

— А я скажу снова и снова, — встрял Толадато, цедя слова сквозь зубы, — у нас не турнир, мы пираты! Море — не место для благородных игр, дон Яаков.

Слово «дон» Толадато щедро полил самым отборным ядом.

— Оставь, — Яаков Длинный был явно доволен невысказанной просьбой, более того, очевидно, он её уже давно ждал. — Мне в радость любой поединок. Монах там единственный Знающий, так что ты, пожалуйста, не вмешивайся. Я сам. Один на один.

Куриэль покосился на сердито глядящего в море Толадато и стал бочком пробираться к себе на мостик.

* * *

Если это и был поединок, то поначалу изнуряюще-нудный: испанцы увидели вдали три корабля (видимо, задний отстал), которые некоторое время держались на виду, а затем отстали ещё два. Оставшееся судно, как утверждал монах, было кораблём самого Куриэля. С самого утра он шёл за ними как пришитый, но приблизиться не мог ни на волос, потому что монах сидел на корме на низкой скамеечке, бормотал себе под нос и лил что-то за борт из маленького, тёмного ковшика. От его ли шёпота, сам ли по себе, но ветер вдруг задёргался, став похожим на дразнящую быка тряпку, а волны заплескали в борта короткими, злобными и лишёнными ритма тычками.

В до одури синий, просоленный полдень святой отец сошёл с кормы, напился холодной воды и весело крикнул капитану:

— Всё, не могу его больше сдерживать!

И действительно, с этих пор корабль Куриэля стал медленно приближаться, хотя монах сразу же вернулся к своей ворожбе. Когда он подошёл на расстояние пушечного выстрела, монах встал, размял затекшие члены и, неспеша прошествовав к грот-мачте, плюхнулся прямо на голые доски, прислонившись к ней спиной.

— Как я понимаю, вы ничем больше не можете нам помочь, святой отец?

— Ну отчего же… Я продолжу свою битву и дальше, только переменю оружие.

Новая схватка также длилась мучительно долго. Ядра если и попадали, то лишь царапали борта, выстрелы из прочего оружия производили не больше эффекта, чем хлопушки. Пока монах вдруг медленно не завалился на бок, тихо стукнувшись головой о палубу. Капитан и несколько членов команды искосо поглядели на упавшего, но поднимать его не стали. В ту же минуту ядро разнесло рулевое колесо.

Никто так и не успел понять, откуда появились ещё три корабля, стремительно идущие на помощь главному судну. Стоявшие вдоль борта испанцы грозными голосами запели псалом, будто напоминая себе, пиратам и вообще всем, кто мог бы услышать, что Куриэль не берёт в плен подданных испанской короны, мстя за свой едва не состоявшийся костёр и за множество состоявшихся костров его друзей и близких.

В этот миг у синего неба и зеленовато-синего моря стал непереносимо зовущий вид, совершенно пустой и прозрачный, будто приглашающий пролететь их насквозь, и те кто догонял, и те, кто убегал, сразу забыли обо всём лишнем.

* * *

Они снова шли по горящей пурпуром дороге, на этот раз обратно, от моря. Пурпур за их спинами был точно такой же яркий, как когда они выходили, хотя нынче им грел затылки закат, а не восход. Разве что, ко всему примешивался лёгкий оттенок тёмного, усталого золота. Будто тусклая полоска зернистого, томительного закатного света легла на душу, напоминая, что их стало меньше на двух человек, и что поход был трудным и горьким. Но они вернулись и они несли сундуки с серебром.

Лес по обе стороны тропы стоял сизо-серый, туманный, выдохшийся и пустой. Он пах сырыми камнями и истосковавшейся по солнцу хвоей, но не было в нём ни одного движения и ни звука.

Адмирал шёл, как всегда, впереди всех, беспечно помахивая фонарём. В осторожности не было нужды, как всегда, когда возвращаешься на закате.

Скоро они увидели рыжий, уютный свет в окошках поставленных вкруг деревянных лачуг, и рыжий, острый огонь охранных костров, вокруг которых суетились слуги. Их ждал долгий отдых и тихий, пропитанный запахами вина и тёплой еды воздух дома.