Сказки Бустаная - [14]

— Отлично, — похвалил неслышно подошедший Подрядчик, криво ухмыльнулся, похлопал по плечу и, щедро заплатив за работу, уковылял по тёмной улице. А Таях пошёл шататься по казавшемуся незнакомым городку.

Разумеется центром ночной жизни оказался трактир, семейная обстановка в котором, одновременно сдержанно-весёлая и лениво-деловая, приводила на ум рассказы о притонах контрабандистов. Только какая тут могла быть контрабанда: граница за тысячу миль, моря или большой реки нет… В трактире было много женщин, все весёлые и очень привлекательные, но сразу видно что не шлюхи, некоторые даже сидели возле мужей. И опять очень многие в трактире были хорошо знакомы Таяху, только стали какими-то другими, так что он не решился ни к кому подойти, а забился в уголок потемнее возле крайнего стола. Однако через минуту к нему сам подсел сапожник Ренье, которого все здесь называли «Сбивающий с пути», с двумя стаканами вина в руках, один из которых оказался дружеским угощением. Таях его уже нынче видел когда шёл на свою первую работу: тот зачем-то ползал на карачках возле дома богатого торговца тканями, чертя на мостовой и стенах угольком странные стрелки и каракули.

— Ну, уважаемый, вы заняли в нашем деле одно из не последних мест, — сказал тот заговорщицки наклоняясь поближе.

— Да как сказать… — ответил Таях, стараясь не показать растерянности и чувствуя себя очень глупо. Он весь похолодел, поняв, что сейчас узнает о себе и мире много нового.

— Очень важное, говорю вам! — разгорячился Ренье. — Нам как раз не хватало кого-нибудь, кто бы вбивал высовывающихся назад поглубже с помощью прямого действия, а не косвенными уловками, работающими медленно и не наверняка!

— Кого вбивал? — Спросил Таях поражённо, забыв осторожность.

— Да искры душ, которые раввины-убийцы выковыривают из материи им на погибель! — Вскрикнул сапожник, раздосадованный непонятливостью собеседника. — Иудейская Каббала говорит, что в начале времён божественные искры душ упали в бездну материи и попали под власть сил, которые раввины двулично называют «шелухами», «злом», «нечистой силой». И ещё, что всё в мире подчинено закону «гильгуля», то есть переселения душ. Всё это правильно. Да только эти сволочи и фанатики, раввины, решили, что искры нужно освободить, а это освобождение — смерть и больше ничего! Искры упали в бездну, чтобы жить, и нету жизни вне этой бездны, как нету жизни у рыбы вне моря!

Ренье допил вино из стакана, отёр пот с раскрасневшегося от горячей речи лица и, заметив, что его одобрительно слушают все присутствующие, стал говорить громко.

— И вот раввины-каббалисты и их приспешники искры потихоньку вытягивают, а мы их обратно… В нашем городе давно идёт незримая и опасная война с жестоким и страшным врагом, о которой не знают обычные люди. Война ради жизни. Нам любо здесь жить и мы не отдадим этот мир! — Заорал он под конец, шарахнув по столу кулаком, и трактирный зал отозвался грозным и отважным гулом.

А Таях почувствовал, что сам того не замечая со времени своего пробуждения в каморе он превратился из пустого сосуда в сосуд полный чем-то тёплым, горьковатым, непонятным, но — до краёв. И он стал частью могучего отряда, а ему этого как раз всегда и не хватало. И ещё — он почти ничего в своей жизни не видел, кроме проклятого шитья, а тут весь мир словно выпрыгнул ему навстречу, став реальным, весомым как никогда: прохладная влажная ночь, грубые столы в винных потёках, тяжёлые стаканы и кружки, неяркий, густой жёлтый свет ламп, запах пропотевшей одежды. Даже мутное ночное небо уже когда он шёл на свою первую работу казалось не пустым воздухом, а тяжёлым, вещественным, словно сделанным из глины. «И оставить всё это, умереть?!» — подумал он с ужасом и тоже заорал:

— Нам здесь любо, не отдадим!..

Так и начал он жить, не вспоминая о прошлом, как один из мастеров и воинов великого, тайного заговора, за которым охотятся враги: перед рассветом возвращался в квартал старых заброшенных домов, в свою камору, чистил мастерок и долго спал без сновидений, потом в полной темноте готовил особую штукатурку, невидимую обычным глазом и которую только он мог приготовить, ложился на мешковину и с нарастающими нетерпением и непонятной волчьей тоской ждал Подрядчика, затем шёл за ним, куда он покажет, с тоскливым воодушевлением топил пробудившиеся искры в своей смеси, получал щедрую плату и бродил по городку, знакомясь с собратьями, беседуя с уже знакомыми, ел и пил в трактире до предрассветного часа, глядя как наливается тяжестью небо в щели между занавесками. Вместе с новыми товарищами за стаканом вина радовался он удачам, топил в злобе поражения, слушал страшные истории о проделках коварных каббалистов. Лишь время от времени ему казалось, что он заснул над шитьём в своей комнате и вот-вот проснётся. Просыпаться и хотелось и не хотелось одновременно, а потом это проходило. Только как пьянице становится мало порции вина, так и Таяху через некоторое время стало мало обычной работы. Он её не растягивал, желая ощутить разнообразие оттенков своего волнения, потому сначала просто заканчивал раньше срока, а потом начал потихоньку выбирать окрестные дома и наносить на них хоть по нескольку мазочков, всегда возвращаясь на место к концу трёх часов и делая вид, что вот только что завершил задание. Эта тайная самостоятельность ещё прибавила остроты ночным приключениям, да и на себя заставила взглянуть иначе, как на нечто большее, сравнимое, пожалуй, с самим Подрядчиком.