Сказки Бустаная - [16]

Долго он стоял в нерешительности, а потом, уступив острому любопытству, обогнул дом и постучал в парадную дверь. Открыли не скоро и открыл сам Пьер, которого будто подменили. Прежний товарищ глядел со скрытым страхом, жестом пригласил войти и провёл гостя в освещённую лампой гостиную. Страх лежал на его лице тонкой плёночкой и не мог скрыть что-то неопределимое, похожее на ожидание праздника. В гостиной Таях весь покрылся потом и начал задыхаться: он не привык быть в месте, где всё живо, хотя и спит, всё внутренне связано словно осенней паутиной. Жизнь, правда, была слабой, недоразвитой, она наполняла дом чем-то похожим на лёгкий запах, невесомыми паутинками была натянута между Пьером и предметами, спящими в глубине дома детьми, а самая заметная связывала его с полупробуждённой женщиной, ждущей его сейчас в их общей постели. Таях был потрясён, и он вдруг ощутил такую горькую зависть к тому, чего у него никогда не будет и даже быть не может, что его ноги чуть не подкосились.

— Не смей, слышишь! — Попытался ухватить его за плечо Пьер, но ему, казалось, мешала это сделать откуда-то появившаяся брезгливость. — Не делай этого, я тебя умоляю!

Таях был просто потрясён тем как быстро и сильно изменился его приятель, раньше напоминавший пьяного кабана, а теперь…

— Не буду, обещаю, — выдавил он из себя наконец и выбежал из дома не в силах больше терпеть.

Он долго стоял на прохладном ночном ветру пока не понял, что больше не чувствует лихого азарта, с которым жил с тех пор как стал Таяхом, а зато ему безумно страшно, и боится он вовсе не каббалистов. Ведь если Подрядчик, поднявший на бой всю окрестную нечисть, узнает, что он не выполнил свою часть работы… Ему вспомнилась несущаяся на город орда и тут же затошнило от страха и отвращения. Ужас залил Таяха до краёв и он как лунатик пошёл назад к дому Пьера. Он не представлял себе как сможет выполнить работу, руки просто отказывались подчиняться. Но он сжал зубы, будто весь превратившись в сжатый до крови рот, и провалился в чёрное беспамятство. Очнулся он уже в полупустом трактире над стаканом вина, ведро с мастерком стояло у его ног. Он долго и тупо смотрел в угол, но вдруг хлопнула дверь, вошёл Подрядчик с радостно блестящими глазами и сразу двинулся к нему.

— Ну, молодцы мы с тобой! Провели мерзавцев как по писанному, наша взяла! Через пару дней Пьер снова будет с нами.

Таях одновременно испытал облегчение и отвращение к себе. Подрядчик, ничего не замечая, заказал на всех выпивку, а Таяха, окружённого всеобщим почётом, угощал особо и не раз. Тот пил, благодарил, улыбался, а сам чувствовал, что ещё миг — и разобьёт себе голову о грубую столешницу. Под эти мысли он не заметил как упился в стельку, так что пришлось Ренье под утро волочить его в камору на себе. А на следующий день пришлось ему снова сжать всё в себе в кулак — ни крупицы от прошлого куража и восторга не осталось, только тоска и глубокий страх. Стало тяжело идти по глинистой земле и мутное глиняное небо висело над головой будто старый рушащийся потолок. Однако он постарался закончить побыстрее и сразу понёсся к дому виноторговца, словно убийца на место преступления.

Все окна в доме были тёмными. Таях долго собирался с духом и наконец постучал. Не открывали ему дольше, чем в прошлый раз, пришлось даже громко барабанить в тяжёлую дверь. Наконец она распахнулась и недовольный заспанный Пьер буркнул:

— Ну, чего надо? Тебе что, не сказали что я болею?

Таях, не слушая, отпихнул его, прошёл знакомой дорогой в гостиную и встал там озираясь, виноторговец неловко переминался у него за спиной.

— Ну да, ты же мне помог, дружище, мне рассказали, а я и поблагодарить не успел! — Голос Пьера звучал фальшиво и в нём чувствовалась кривоватая усмешка, похожая на подрядчикову. — Ну, давай… — Он достал стаканы и бутыль вина. — Давай выпьем за моё чудесное спасение!

Но Таях его не слушал. Всё в доме стало тяжёлым, словно из глины сделанным, пропал запах спящего живого, не было натянутой паутины, но…

— Знаешь, — бухтел за его спиной Пьер, которого, видимо, вид бутылки подвиг на откровенность, — скорее бы уж к нашим, а то после начала выздоровления я тут сижу, и такая тоска берёт, думаю: какой во всём смысл, так всё или этак, или вообще наоборот…

Таяху показалось, что ночь хлопнула в огромные ладоши, а он оказался между ними, как комар. Так, оглушённый, он и вышел из дома, побрёл по улице и чуть не налетел на женщину.

— Ну что, сынок, неприятно себя дураком чувствовать? Нужно мне тебе теперь что-то доказывать с помощью великой каббалистической мудрости или долгих философских бесед? Таях помотал головой, помолчал и с трудом выдавил из себя:

— Что же теперь делать? Смогу ли я всё… отскрести?

— Не-ет, невозможно ничего…отскрести, — рассмеялась Двора тихо и презрительно. Она долго пристально смотрела на всё более съёживающегося перед ней человека, потом сурово и насмешливо спросила: — Проснуться хочешь, в своей комнате над шитьём? — Трясущийся Таях смотрел на неё с ужасом и не отвечал. — Не проснёшься! — Она помолчала и заговорила гораздо мягче: — Для тебя нет простых дорог, сынок, ты ведь хуже чем убийца. И ты не скрытый праведник, чтобы самому же убитых оживлять. Их оживят другие. А вот интересно, — небрежно спросила Двора после короткой паузы, мимолётно проведя ладонью по холодному и мокрому лбу Таяха, — что ты видел у Пьера в прошлый раз?