Сказки Бустаная - [18]

За месяц до окончания двух лет проживания Моше у тестя, к Шаадтиэлю приехал очередной купец.

В одежде, наводившей на мысль о пожаре в красильне, весь в золоте и дорогих камнях, с щекастым лицом, одновременно хитрым, глупым и жестоким, крепкий гость тяжело сполз с великолепного тонконогого коня. Всё это носило вполне пристойное имя — Рабби Узиэль. При нём обретались двое похожих на шакалов кривозубых молодцов, на лицах у которых занимались каллиграфией сразу несколько самых худших пороков. Они так осмотрели двор, будто прикидывали, как всё понезаметней прибрать и получше упаковать. Моше поспешил скрыться в доме.

Но на этот раз всё пошло иначе, чем обычно. Почти сразу из покоев Шаалтиэля начали раздаваться дикие крики. Трясущийся от возбуждения и страха Моше с толстой палкой для выбивания ковров в руках прибежал к дверям и стал мяться возле них не решаясь войти: было неизвестно, нужна ли тестю помощь, будет ли он за неё благодарен, да и сможет ли Моше её оказать если что. Его сомнения разрешил вопль Шаалтиэля:

— Моше! Моше!!!

Ничего не оставалось, как откинуть полог и ворваться в комнату с палкой наперевес.

Малиновый Шаалтиэль и бурый Узиэль стояли друг напротив друга, но, вроде, никто ни на кого не нападал, оружия в руках не было, одежда была в порядке и без следов крови.

— Ты смеешь меня обвинять?! Ты меня?! Вот, смотри сам! Сам смотри!!! — заорал тесть, закашлявшись от непривычного крика.

Узиэль тяжело развернулся и воздвигся прямо напротив Моше, ошарашенного тем, что надо зачем-то на него смотреть. Гость вперился в него парой гниловато-карих глаз. Моше застыл, неловко подняв плечи и сжимая пальцами дурацкую палку, а лицо Узиэля постепенно сморщивалось в гримасе презрительного отвращения, будто он увидел мокрицу в блюде с едой.

— Его нет смысла туда посылать, это просто убийство живой души! — Мнущий сбившуюся на сторону седую бороду Шаалтиэль явно смущённо оправдывался перед гостем. Моше ничего не понимал. — Иди, читай! — раздражённо приказал тесть и Моше вылетел вон.

Он действительно попытался читать, но никак не получалось сосредоточиться. Его жгло любопытство. О чём шла речь, куда это его хотели послать, где могут убить? Как-то незаметно в каше любопытства отогрелась и вылезла обида: ну почему его здесь всё время унижают?! И как он смотрел, эта жирномордая мразь! Надо было ему сказать: «Люди, глупость которых читается не только по лицу, но и по одежде…». Или даже так: «Ничтожество, прячущееся в груде золота и шёлка, всегда…».

Моше не заметил, как перебрал десятка три вариантов, каждый следующий грубее предыдущего, и довёл себя до полного кипения: его аж подбрасывало от ярости. Со двора раздались голоса и перестук переступающих на месте копыт, гости явно готовились к отъезду. Моше как в бреду подскочил и опрометью кинулся к главному входу в дом. Сказать ему прямо в лицо: «Ничтожный червяк, даже не способный произвести шёлк, а способный только навертеть его на себя или, в крайнем случае, перепродать, ха-ха, не должен…»

Моше вылетел на двор, как сумасшедший подбежал к уже сидящему в седле гостю, остановился прямо перед ним, запрокинул голову, набрал побольше воздуха и даже успел открыть рот.

А больше ничего не успел — что-то тёмное скользнуло по нему сверху вниз и он оказался сжатым тонкостенной темнотой. Его тут же подбросило вверх и он повис поперёк чего-то жёсткого, упираясь в него животом. Это «что-то» дёрнулось и поплыло под ним с дробным стуком. Прошло минут пять, пока слабо трепыхающийся и мычащий Моше не понял вдруг со всей ясностью, что он лежит поперёк седла завёрнутый в мешок и перетянутый верёвками.

Это было столь невообразимо, что Моше даже подумал, что он наверное что-то не так понял. Даже с такой рожей Узиэль был гостем великого Рабби Шаалтиэля, его тестя, и поэтому… И, для начала, он был иудейским купцом, а не ишмаэлитским разбойником, и поэтому… К тому же всё происходило белым днём, и поэтому тоже…

Может быть это такая глупая шутка? Маленькая месть за ссору — завезти подальше зятя и любимого ученика обидчика и там выкинуть, чтоб добирался обратно эдак с часок? Тогда если он начнёт орать и вырываться это будет только источником веселья для жирномордого урода и его подручных. К тому же наверняка на улице есть люди. Он начнёт орать и извиваться, а его вывалят из мешка передо всеми, они с хохоту помрут, а он потом носа из дома высунуть не сможет: зять великого Шаалтиэля визжал в мешке как щенок, которого собрались топить!

Поэтому Моше лежал довольно тихо, трясся от скачки и молчал, хотя всё тело у него затекло, а живот и грудь начали ныть. С ним тоже никто не заговаривал. Прошло довольно много времени. Холодной струйкой в голову Моше начало затекать опасение, что это вовсе не шутка. Но теперь, когда они явно далеко отъехали от городка, кричать и дёргаться было уже совершенно бессмысленно.

Когда его тело совсем занемело, а мысленно он уже повидал себя и лежащим с перерезанным горлом в канаве, и утопленным в реке, и оставленным в мешке в безлюдном месте, скачка остановилась, его сняли с седла, положили на землю, развязали и сняли мешок.